Дар дождя
Шрифт:
– Очень жестоко.
Старик кивнул:
– Отправить мальчика, у которого практически не было шансов дожить до зрелости, к монахам на безжалостные, изнурительные тренировки? Мать сделала это, чтобы меня спасти.
– Она поехала с вами?
Дед покачал головой:
– Меня вверили попечению начальника торгового каравана. О поездке у меня остались только обрывки воспоминаний: бесконечные недели пути по глубоким голым оврагам и бамбуковым лесам, где кишели бандиты. Но я помню прибытие в монастырь. Главное здание было простым и старым и располагалось в центре обширной тенистой территории. Мне бросились в глаза окружавшие
– Это была часть тренировки, – догадался я.
– Как я скоро обнаружил – да, – подтвердил дед. – Моя болезнь и физическая слабость никого не интересовали. Мне тут же обрили голову, и на следующий же день еще до рассвета я оказался на улице с двумя деревянными ведрами, висевшими на шесте, положенном на плечо. Я присоединился к потоку послушников, чтобы набрать на горе питьевой воды из водопада, превратился в одного из сотен муравьев, спешивших вверх и вниз по скользким ступеням. Много раз я поскальзывался и падал. Колени были разбиты в кровь, голова в шишках, и я плакал каждую ночь. Монахи не были жестокими, но нянчиться со мной они точно не собирались.
Конца этому не было. Наполнив каменные бочки, мы подметали монастырские тренировочные залы, чистили алтари, вынимали из курильниц сгоревшие благовония и ставили перед богами свежие цветы с фруктами. Потом с облегчением мы собирались в обеденном зале и ели на завтрак жидкую кашу с чаем – за все шесть лет, что я провел в обучении, рацион ни разу не поменялся.
Кроме того, нам преподавали учение Будды и заставляли читать бесконечные сутры, что мне не нравилось. Но мне нравились занятия боевым искусством Шаолиньского монастыря, которое появилось только благодаря одному человеку.
– Кому? – не удержался я, и дед улыбнулся моему нетерпению.
– В первую неделю послушничества меня привели в пещеру, спрятанную в горах. Мы лезли все выше, и вершины с ущельями скрывались в завитушках тумана. Внизу летел ястреб, который воспарил над туманом и снова нырнул в него.
Мы углублялись в пещеру, пока не дошли до стены в том месте, где самый знаменитый священник монастыря десять лет провел в медитации. Я объяснил Вэньцзы, что Бодхидхарма был индийским монахом, путешествовавшим по Китаю. Остановившись в монастыре, он обнаружил, что монахи были слабыми и нестойкими и часто засыпали во время медитации. Он ввел в распорядок дня тренировки, чтобы укрепить их тело и дух. Это заложило основу как возвышения, так и падения монастыря, спустя долгие годы после того, как индийский монах покинул его.
«Почему?» – спросил будущий император Вэньцзы.
Монахи стали лучшими воинами в стране. Несмотря на то что политика их не интересовала, император испугался их мастерства и захотел их уничтожить. Монастырь оказался слишком хорошо укреплен для солдат императорской армии. Однако один продажный монах открыл солдатам тайный ход – и все монахи с послушниками погибли в битве. Но пять старших монахов спаслись, и со временем стали известны как Пять предков, носителей знаний монастыря.
– А что случилось с Бодхидхармой? – прервал я деда.
– Вэньцзы задал мне тот же вопрос. Он был просто зачарован этим монахом. Я сказал ему, что никто не знает. После десяти лет медитации в той пещере лицом к стене он ушел так же, как пришел, – как ястреб, нырнувший обратно в туман.
Я рассказал Вэньцзы, как один раз сидел на том же самом месте, в той же позе, в которой мог бы сидеть монах, и смотрел на пустую стену. Есть легенда, что как-то раз Бодхидхарма уснул во время медитации, и это настолько его разозлило, что он решил победить сон, отрезав себе веки, чтобы они больше никогда не могли закрыться и предать его. Даже в самых дальних глубинах медитации он сохранял осознанность и бдительность. В темноте его пещеры я слышал журчание горного ручья и тонкие крики летучих мышей и чувствовал порывы ледяного ветра.
Когда я рассказал эту легенду, Вэньцзы беспокойно поморщился. Ему нравилось спать, и он терпеть не мог лишней боли. Мне тоже было трудно проникнуть в суть самоотверженности, проявленной самым знаменитым монахом монастыря.
Несмотря на это, легенда о Бодхидхарме не отпускала Вэньцзы, и он попросил евнухов найти ему книги про него. Это было ошибкой, но тогда мы этого не знали. Потому что Старухе скоро донесли, что я открывал Вэньцзы глаза на окружающий мир, мир, о котором она хотела держать его в полном неведении.
«Сведения об этом монахе разбросаны по всему Китаю, – сообщил мне Вэньцзы, перечитав кучу книг и журналов, полученных за большую плату. – Он дошел до самой Японии, где его учение смешалось с местными верованиями и обрядами».
Меня позабавил его апломб.
«Чем ты занимаешься?» – Я указал на книги.
«Читаю».
«Нет. Ты учишься», – возразил я, и ему хватило любезности рассмеяться:
«Тебе удалось то, что не удалось остальным».
– А как же ваша семья? Вы скучали по ней? – поинтересовался я, когда дед сделал паузу, и долил ему чая.
– Да, очень скучал. Один раз в месяц мне давали разрешение навестить семью. Мне было больно видеть, как твоя мать и тетя Мэй растут без меня, и я спрашивал себя, такая ли уж это честь – быть царским наставником. Отец, как и обещал, навещал меня при любой возможности и всегда привозил с собой блюдо, приготовленное матерью, или что-нибудь из одежды, сшитое ею. Он выглядел постаревшим, а я узнавал о переменах во внешнем мире. Западные страны раздирали Китай на части, император был беспомощен, страна ослаблена. Знаешь выражение Конфуция? «Когда Сын Неба слаб, слаб весь народ». Простая, но сильная истина, верно? Посещения отца всегда насылали на меня уныние; после его ухода дворец казался больше и еще безлюднее, а тишина – громче. Казалось, что время совершенно не движется, а висит, как дым в душной дворцовой комнате.
Однажды утром мастер Чжоу привел меня в Зал десяти тысяч на аудиенцию с вдовствующей императрицей Цыси. С приближением к залу нас подхватил поток опиумного аромата. Цыси изучила меня внимательными раскосыми глазами, сидя в окружении свиты из хихикающих евнухов и служанок, разодетых в кричащие цвета.
Уже тогда она была старой, старой, как огромная черепаха рядом с ней на золотом стуле, которую она держала в качестве домашнего животного и талисмана. Черепаший панцирь был сплошь покрыт татуировкой из затейливых линий и священных слов. На жаровне стоял котелок с супом. Я поймал взглядом медленные, отчаянные движения лягушки, которая варилась живьем на медленном огне. Почувствовав аппетитный запах ее превращавшейся в мясо плоти, я спросил себя, каково это – медленно умирать в крутом кипятке.