Дар дождя
Шрифт:
Он вошел в комнату один, в традиционном халате-ципао, какие носили мандарины. Кху Уань был высоким, крепко сбитым человеком, и одежда не могла скрыть натренированность его рук, которые когда-то по восемнадцать часов в день таскали из шахт воду с песком (по крайней мере, так рассказывала тетя). Еще она говорила, что ему уже шестьдесят лет, но в тот день дед показался мне очень внушительным, несмотря на возраст.
Встретившись впервые в жизни, мы изучали друг друга с осторожным любопытством. У него были мягкие седые волосы и широкие умные глаза, быстро моргавшие за очками без оправы. Тетя Мэй укротила свою естественную
– Садись, пожалуйста, – произнес он по-английски низким раскатистым голосом, уверенным и твердым.
Затаив удивление, я вернулся на стул. Его грубоватые манеры смягчались теплой открытой улыбкой.
– Как прошла поездка?
– Без происшествий, – ответил я, надеясь, что он не уловил в моем ответе намек на иронию.
Он налил мне еще чаю. Потом он достал маленький кусочек нефрита – похожую на травинку тонкую булавку, висевшую у него на шее на тонкой серебряной цепочке, – и быстро окунул в чашку. Взглянув на булавку, вернул ее за воротник. Отточенное многолетней привычкой, это движение было таким естественным, что казалось почти бессознательным как для него самого, так и для тети Мэй.
Теперь он смотрел на меня в открытую, хмуря седые брови, возможно, в надежде найти в моих чертах что-то свое. «Типичный китаец», – подумалось мне. Но я ошибся.
– Ты очень похож на мать.
– Все говорят, что я похож на отца.
– Тогда они просто не знают, что искать.
– И что нужно искать?
– То, что скрыто за чертами лица, нечто очевидное и неосязаемое. Как дыхание в холодную ночь.
Когда я допил чай, он встал со словами:
– У нас в Ипохе сейчас засуха. Ты, наверное, устал от жары. Иди, отдохни и остудись. Поговорим вечером.
Тетя Мэй взяла меня под руку и повела наверх. При этом дед снова улыбнулся.
По тому, с каким видом тетя Мэй вела меня в предназначенную мне комнату, я все понял. Мы поднялись по лестнице и пошли по коридору. Пустоту разбавляли столики в форме полумесяца, придвинутые вплотную к голым стенам, на которых стояли вазы и фигурки трех стариков, представлявших, как потом сказала тетя Мэй, даосскую троицу: Процветание, Счастье и Долголетие.
Тетя открыла дверь и встала на пороге, приглашая меня войти. Комната была обставлена в европейском стиле, а в центре располагалась кровать с четырьмя стойками и скрученной под потолок москитной сеткой.
У окна стоял туалетный столик, в углу – алмари [48] из балийского тика, тяжелый коренастый шкаф, подавлявший своей статью фарфоровый умывальник. Тетя Мэй открыла было рот, но я прервал ее, выставив ладонь:
– Это комната моей матери.
Под скрип деревянных половиц я подошел к окну. Высокие деревянные ставни открывались наружу на узкий балкон, который изгибался над садом, спрятанным от внешнего мира стеной, плотно заросшей вьюном. В центре сада стоял фонтан; я ощутил сдвиг в пространстве и времени и понял, что уже видел его, возможно, в другой жизни, в которую верил Эндо-сан. Присмотревшись, я обнаружил, что он похож на наш фонтан в Истане.
48
Стенной шкаф (хинди).
Дед был прав. Стояла удушливая жара, и я с облегчением отступил обратно в комнату. Открыл алмари, но тот оказался пуст.
– После того как она вышла замуж за твоего отца, отсюда все вынесли. Одежду раздарили, книги отправили в библиотеку Ипоха. Ничего не осталось. Как-то раз я приехала, и комната была уже пуста, как сейчас. Я пришла в ярость.
– Что сказала мать, когда все узнала?
– Она ничего не сказала. Но твой отец попросил описать ему фонтан, который ты видишь во дворе, как он выглядел, даже как звучала вода. Его интересовало все до малейшей детали. А потом он построил его копию, чтобы хоть что-то напоминало ей о доме и юности.
Мы сидели на кровати, слушая фонтан и воркование птиц, которым в жару он был как нельзя кстати.
– Хочешь поспать здесь?
– Да, хочу.
Я выспался: звук фонтана меня успокоил. Когда я проснулся, сквозь прорези в ставнях пробивалось послеполуденное солнце, расстелив по полу полосатый ковер. Я ступил на него, и он обжег мне ноги. Медленно вращался вентилятор на потолке, отражая частички света. Снаружи в саду свистели и чирикали птицы, и в комнату тянулся крепкий аромат красного жасмина, ища убежища от жары. Я посмотрел на часы; Эндо-сан должен быть уже на Пенанге.
В дверь постучала горничная, чтобы сообщить, что дед меня ждет. Я умылся над умывальником и пошел вниз, чтобы взглянуть ему в лицо. Я собирался сделать как решил: выразить свое разочарование тем, как он обошелся с матерью, и сообщить, что отец был ей хорошим мужем. Потом я сказал бы, что не вижу смысла в дальнейших встречах и что я собираюсь уехать на следующий же день. Я даже не стал разбирать сумку, чтобы не затягивать с отъездом.
– Выглядишь отдохнувшим. Комната тебе подошла?
– Конечно. Звуки воды и запах цветов хорошо расслабляют.
Мне было интересно, не он ли выбирал мне комнату. Он повел меня в сад, показывая растущие в нем цветы со стойкими пьянящими ароматами. Но красного жасмина я не увидел.
Когда мы подошли к фонтану, он спросил:
– Сходство есть?
Раньше я бы не уловил в тембре его голоса едва различимых, сдерживаемых чувств. Но уроки Эндо-сана открыли мне, что в неподвижности часто есть движение, а в движении – неподвижность. И теперь я безошибочно почувствовал внутри себя тайную смесь сожаления, печали и надежды. Чтобы не поставить его в неловкое положение, я следил за выражением своего лица так же внимательно, как дед – за своим голосом.
Я обошел вокруг фонтана, который так любила мать, и присел на корточки, чтобы рассмотреть резной орнамент из птиц и деревьев на основании чаши и пухлого ангелочка с кувшином в центре. Над поверхностью воды зависли стрекозы, похожие на длинные тонкие перцы-чили. Когда я смотрел на них, ко мне вернулось воспоминание, как расстраивалась мать, когда в детстве мы с Уильямом ловили стрекоз из нашего фонтана в силки.
Мне было шесть, а Уильяму – тринадцать. Он показал мне, как привязывать пойманных стрекоз на нитку. Тогда мне казалось, что гнев матери не соответствовал нашему безобидному поступку. Теперь я понял, почему это так ее огорчало, и мысленно попросил у нее прощения в надежде, что она меня услышит.