Дар дождя
Шрифт:
Я принялся читать накопившиеся за выходные отчеты, факсы, электронные письма. Компания продолжала торговать товарами, для торговли которыми была создана, – каучуком, оловом, выращенной в Малайзии сельхозпродукцией. Кроме того, нам принадлежали несколько отелей с хорошей репутацией, недвижимость и три торговых центра в Куала-Лумпуре. Мы управляли рудниками в Австралии и Южной Африке и владели существенной долей акций японских судостроительных заводов. Благодаря знанию японского языка и культуры я стал одним из тех немногих, кто предвидел стремительный рост послевоенной японской экономики и воспользовался этим преимуществом. «Хаттон и сыновья» оставалась частной компанией, чем я очень гордился. Никто не приказывал мне, что делать, и мне
Но при этом моя жизнь подчинялась устоявшемуся распорядку: завтрак дома, любование видами за рулем по дороге на работу, обед где вздумается, потом снова работа до пяти вечера. А потом заплыв в Пенангском плавательном клубе, после чего я пропускал пару стаканчиков и ехал домой.
Я чувствовал себя стариком, и это чувство было не из приятных. Мир проходит мимо, молодежь полна надежд и стремится в будущее. А где остаемся мы? Существует ошибочное представление, будто мы достигаем того, к чему стремимся, в момент, когда превращаемся в стариков, но горькая правда состоит в том, что мы продолжаем стремиться к своим целям, и они остаются так же недосягаемы даже в тот день, когда мы навеки закрываем глаза.
Вот уже пять лет, как я прекратил тренировки, отправив последнего ученика к другому мастеру. Существенно сократил дела за рубежом, перестал совершать ежегодное паломничество в Японию. Осторожно навел справки о возможности продать компанию и остался доволен результатом. Я готовился к последнему путешествию, избавляясь от всех обязательств, отбрасывая швартовы, готовый ринуться в открытое море, как мореплаватель, ждущий попутного ветра.
Меня удивило, что я так расчувствовался; такого не случалось уже много лет. Возможно, это из-за встречи с Митико, встречи с человеком, который знал Хаято Эндо-сана. Чувства, растревоженные внезапным появлением его катаны, никак не улегались, и мне потребовались усилия, чтобы отвлечься от них и заняться работой.
К обеду сосредоточиться стало совсем невозможно, и я решил, что на сегодня хватит. Когда я сообщил об этом миссис Ло, своей бессменной секретарше, та посмотрела на меня, словно меня поразил внезапный недуг.
– Вы хорошо себя чувствуете?
– Хорошо, Адель.
– А вот мне так не кажется.
– И что же вам кажется?
– Вас что-то беспокоит. Снова думаете о войне.
За почти пятьдесят лет она успела меня изучить.
– Вы угадали, Адель. Я думал о войне. Только старики ее помнят. И слава богу, что их воспоминания ненадежны.
– Вы сделали много добра. Люди всегда будут об этом помнить. Старики расскажут детям и внукам. Если бы не вы, я умерла бы с голоду.
– Вы знаете, что многие погибли из-за меня.
Секретарша замешкалась с ответом, и я вышел, оставив ее наедине с воспоминаниями.
Снаружи сияло солнце. Я остановился на ступенях, рассматривая трубы кораблей, торчавшие над крышами зданий. Было рукой подать до набережной Вельд Ки. В это время дня в портовых складах кипит работа: грузчики выгружают груз – джутовые мешки с зерном и пряностями, коробки с фруктами, – перетаскивают его на блестящих от пота спинах точно так же, как кули двести лет назад; рабочие ремонтируют корабли, и из-под их сварочных аппаратов разлетаются сверкающие белые искры, яркие, словно сверхновые звезды.
Время от времени раздавался пароходный гудок; когда я сижу в кабинете, этот звук всегда меня успокаивает, потому что за последние пятьдесят лет совершенно не изменился. В воздухе витал соленый дух моря, смешанный с запахом знойных испарений обнаженного отливом дна. Вороны и чайки зависли в небе, словно детский мобиль над колыбелькой. Солнечный свет отскакивал от зданий – Стандартного чартерного банка, Гонконгского и Шанхайского банков, Индийского дома. Нескончаемый поток машин огибал часовую башню – подарок местного миллионера в память о бриллиантовом юбилее правления королевы Виктории, – внося свою лепту в уровень шума. Нигде в мире я не видел такого
Это мой дом. Несмотря на то что я наполовину англичанин, меня никогда не тянуло в Англию. Англия – чужая страна, холодная и мрачная. И погода там хуже. Я прожил на этом острове всю жизнь и знаю, что именно здесь хочу умереть.
Я пошел по тротуару, лавируя в обеденной толпе из юных клерков, хохочущих с подружками, перекрикивающих друг друга офисных работников, школьников с огромными сумками, понарошку задирающих друг друга, уличных торговцев, звенящих в колокольчики и выкрикивающих названия товара. Некоторые узнавали меня и улыбались едва уловимой улыбкой, которую я возвращал им. Я сам почти стал местной достопримечательностью.
Сразу домой я не поехал, а пересек Фаркхар-стрит и вошел в тенистую прохладу вокруг церкви святого Георгия. Ветер шелестел листвой старых падуковых деревьев, играя тенями на траве. Я сел на покрытые мхом ступени маленького, увенчанного куполом павильона в церковном парке, куда почти не долетал уличный шум. Чирикали птицы, чей хор вдруг расстроила пролетевшая мимо завистливая ворона. На какое-то время я обрел покой. Стоило мне закрыть глаза, и я мог оказаться в любой точке мира, в любую эпоху. Возможно, в Авалоне до рождения Артура. В детстве это была одна из моих любимых сказок, один из немногих английских мифов, которые мне нравились, по волшебству и трагизму он вполне мог сойти за восточный.
Я нехотя открыл глаза. Забывчивость была единственной роскошью, которой я не мог себе позволить. С усилием встал и вышел из церковного двора. Прибавил шагу, чтобы подготовиться к вечеру. Я знал, что меня ждет. Будет тяжело, но в конце концов по прошествии стольких лет я радовался. Понимал, что такой возможности больше не будет. Времени совсем не осталось. По крайней мере, не в этой жизни.
Когда я вернулся из клуба, Митико уже приехала в Истану – лежала в шезлонге у бассейна, покрыв голову огромной панамой. Ее взгляд был устремлен на остров Эндо-сана, а в воздухе царило безмятежное спокойствие, словно женщина уже долго не двигалась. На столике рядом с ней лежала раскрытая книга, прижатая страницами к стеклянной столешнице в ожидании, когда ее снова захлопнут. Я наблюдал за Митико из дома. Она открыла сумку, достала флакон с таблетками и проглотила целую пригоршню.
Выпитый алкоголь давал о себе знать. Клуб был полон завсегдатаев: шумных пьяных адвокатов-индийцев, пытавшихся взять реванш на повторных слушаниях, толстых китайских магнатов, перекрикивавшихся по телефонам с биржевыми брокерами. И дряхлых экспатов-британцев, обломков войны, застрявших в стране, которую полюбили. По крайней мере, они больше не пытались ни воевать со мной, ни бичевать меня за роль, которую я в войне сыграл.
Я попросил Марию приготовить ужин и отправился в душ. Когда я спустился вниз, слуги уже разошлись по домам, оставив нас одних. Митико с любопытством смотрела на стоявшую на столе большую тарелку, накрытую большим куском свежего бананового листа, со свежеприготовленным на гриле филе ската, предварительно замаринованным в смеси чили, лайма и специй. Икан бакар [13] был коронным блюдом Марии – она всегда говорила, что это в ней говорит португальская кровь. Я приготовился наполнить бокалы вином, но Митико остановила мою руку. Из шуршащего свертка появилась бутылка, похожая на пивную.
13
Запеченная рыба (малайск.).