Дар
Шрифт:
– Вы правы - известен. Но вы так же правы в другом - каждый должен иметь право выбора. И я выбираю оставаться при своем мнении.
– Это ваше право.
– Бросаю я и больше не желаю смотреть на красивое, но режущее своим непониманием лицо.
Не проронив больше ни слова, доктор уходит. Едва за ним закрывается дверь, я скручиваюсь калачиком и начинаю реветь. Почему это все произошло со мной? Зачем?
Глава 26
Как и обещал доктор Шульц, Алия исправно выполняла свой долг, больше
Закончился один день, на смену ему пришел другой, а я все так же безвольно валяюсь в кровати.
Стараюсь ни о чем не думать, но мысли не мухи, их так просто не прогонишь, вот я и копаюсь днями напролет в настоящем, прошлом, будущем, жаль только безуспешно.
Крыльев больше нет, но, как ни странно, мне не доставляет это такой радости, как хотелось бы. Ничего с их исчезновением не изменилось. Ровным счетом ничего. Да, меня перестали мучить кошмары, но, кажется мне, дело здесь не в моих удаленных конечностях, которые будто все еще продолжают расти. Я продолжаю ощущать движение за спиной такое же, как и несколько дней назад. ИХ нет, но они продолжают расти. Я чувствую как они, время от времени, пытаются высвободиться из под тугой повязки. Странно все это, но это моя реальность и удивляться мне уже не приходится.
Мне не так больно и я хоть с усилиями, но могу посещать ванную комнату, причем по первому требованию. Впервые, когда в мое поле зрения попало зеркало, висевшее над раковиной, я едва сдержала себя, чтоб не разорвать повязку и убедиться в том, что ИХ в самом деле больше нет. Но все же сумела устоять. К тому же под слоем бинтов я не заметила никаких неестественных выпуклостей. Не сегодня, завтра, мне разрешат покинуть клинку и уже дома я смогу разглядывать себя сколько угодно.
Несколько раз Алия заглядывала ко мне то со шприцом, то с баночкой, то с ватной палочкой, беря разные жидкости из моего послеоперационного организма на очередные анализы. Говорит, им нужно убедиться, что все во мне функционирует не хуже, чем до операции, и нет никаких воспалительных процессов.
От степени заживления моих ран, Алия тоже пришла в полный восторг. Она отказывалась верить собственным глазам, как сама комментировала подобное. Но, думаю, совсем недавно своими глазами ей пришлось поверить и в более невероятное. При всем этом, изменения произошедшие в ее поведении оставались прежними - она старалась не смотреть мне в глаза, хотя и извинилась за реплику о серых каплях, и всем своим внешним видом демонстрировала крайнюю степень страха и вины. Но, Алия молчала, а напрашиваться к ней в душу, у меня нет никакого желания, со своей бы разобраться.
Днями напролет только то и делаю, что ем и сплю, радуясь тому, что этих дней не так уж и много. Большего никто от меня не требует.
В день до моей выписки Алия входит ко мне со слезами в глазах и низко опущенной головой. Я сижу в кресле. Дышу свежим воздухом. Слушаю птичьи переклички, доносящиеся из окна. Вдыхаю озон, которым наполнено все пространство улицы. Тучи сгущаются и, похоже, совсем скоро вновь наступает
– Я просила его не делать этого, но… кто же меня послушает.
– Практически сходу начинает Алия.
– Ты о чем, Алия?
– откровенно ничего не понимаю, но сердце начинает биться быстрее.
Девушка продолжает дрожащим от волнения голосом.
– Уверена, если я сейчас открою рот, завтра передо мной закроют двери все приличные клиники, да и государственные медицинские учреждения тоже. Никто не хочет брать на работу не достаточно преданных людей но… - Судорожно сжимая одну руку в другой, Алия и сейчас не желает смотреть на меня. Ее взгляд предпочитает тщательно контролировать движение пальцев своих рук.
Она подходит к моей койке и безжизненно присаживается на ее край.
Любопытно - что дальше?
– Сара, я считаю, что если от нас руководство требует преданности, порядочности и культуры, оно обязано следовать подобным правилам еще старательнее, но…
Не смотря на то, что на сегодня была назначена моя выписка, и раны на спине успешно затянулись, в этот миг особенно остро чувствую себя одной из мух, которым дети бездумно, забавы ради, отрывают крылья. Я физически ощущаю, как кто-то усердно дергает меня за отсутствующие конечности, причиняя тем самым боль, которой я давно уже не испытывала. Общество Алии моментально превращается в пытку.
Не могу смотреть на чужие слезы, когда самой хочется завыть.
– Алия, прости, но к чему мне эти разговоры о твоей работе?
– но я все же не могу оставаться равнодушной и прогнать девушку, которая все это время так исправно справлялась со своими обязанностями. Хотя мне безумно хочется выставить ее за дверь.
– У тебя что-то случилось?
– Я просила его не поступать так… я ревела… я умоляла поставить себя на ваше место но…
Вспоминание обо мне в этой бессвязной речи заставляет взять себя в руки.
– Алия, я повторюсь - ты это о чем?
Сидящая на моей больничной койке девушка закрывает лицо ладонями, но не замолкает, хотя и не дает ответа.
– Я просила… Нельзя так. Это не по-человечески. Это жестоко… Это ваше право, даже если вы хотите стать одной «ИЗ», а не оставаться единственной.
Подобная картина раздражает, психика не выдерживает.
– Черт возьми, Алия, соберись и внятно ответь мне на вопрос - что происходит? Или оставь меня наедине с собственными драмами.
Девушка открывает лицо, и я вижу красные белки глаз. Лишь на секунду она взглянула на меня, и вновь опустила их. Алия встает. Ее правая рука ныряет в глубокий карман униформы, левой она вытирает слезы. Молча девушка протягивает мне какой-то листок то ли газеты, то ли журнала, свернутый в прямоугольник не меньше десяти раз.
Продолжая сохранять тишину, беру предложенную бумагу. Вопросительно смотрю на Алию.
– Телевизор вы, на сколько я знаю, ни разу не включали, а это… Разверните и простите меня, но я должна была вам это показать прежде чем… прежде… прежде чем вам придется столкнуться с этим сразу за нашими стенами.