Дар
Шрифт:
На центральной станции людской поток вынес его из поезда и бросил в людское море. Солнечный свет падал сквозь стеклянную крышу, и все равно, даже здесь он казался слишком ярким, а шум толпы – слишком громким. Антон отошел к своему месту возле колонны и стал оглядываться по сторонам, как и в тот злополученный день. Он и сам не верил, что еще когда-нибудь увидит того старика, но если бы увидел… Нет, сбагрив такое «сокровище», никто не станет ошиваться на месте преступления, думал Антон, глядя на мелькающие силуэты, слушая сотни голосов, сливающихся в один бесполый голос толпы, а может, он и вообще не человек. Бредовая мысль, но не бредовее всего того, что происходило с ним после той встречи. Дождавшись, когда количество людей уменьшится, Антон влился в поток и направился к остановке. Времени было достаточно, чтобы пройтись пешком, но вот сил на это не было совсем, ноги гудели, как будто он провел на них стуки, а не простоял в поезде привычное время, слабость волнами прокатывалась по телу, и лишь невероятным усилием воли Антон заставлял себя двигаться и сохранять более-менее нормальное выражение лица. Ему казалось,
Антон встал в очередь к автобусу, люди вокруг толкались, шумели и хамили друг другу, такие здоровые, такие полные жизни и такие недовольные. Он завидовал им, у них были силы на то, чтобы толкать и ненавидеть друг друга, они жили и, тем не менее, были всем недовольны. Глупые неблагодарные создания, они не ценили то, что дороже места в автобусе или места в обществе, не обращали внимания, как много энергии расходуют на такие ничего не значащие мелочи, как легко могут двигаться, дышать, смотреть на мир. Они могут себе это позволить, подумал Антон, поэтому и не ценят. То, что для богача – каждодневная рутина, для бедняка может быть мечтой всей жизни. Неужели и я был таким, подумал Антон, с трудом втягивая пахнущий выхлопными газами воздух, неужели и я имел так много и не ценил?
В автобусе ему посчастливилось сесть, и он плюхнулся на мягкое сидение, как древний старик, едва ли не улыбаясь от облегчения. И снова ему в голову пришла мысль о пустоте и незначительности всего того, что взрослые привыкли считать смыслом жизни. А дети знают истину, подумал Анион, просто взрослые с пугающим упорством калечат их нормальные, здоровые души, заклеивают им те внутренние глаза, способные видеть истину и надевают на настоящие глаза очки с кривыми линзами. И называют всю эту чушь смыслом жизни. И это смысл, подумал Антон, глядя, как люди вокруг спешат куда-то с каменными лицами, полные презрения и грусти, они были самыми счастливыми, но упорно не хотели это признавать. Счастье в этом мире считалось признаком глупости или безумия, когда ты выходишь в мир душевных инвалидов, тебе положено быть всегда недовольным, печальным и всех критиковать, это считается признаком ума. Но это ведь глупость в высшей степени, думал Антон, и такие как я, умирающие, наверное, прозревают. Ему казалось, что он вдруг заглянул за очки с кривыми линзами, нет, не снял их еще полностью, но одним глазом увидел краешек настоящего мира. И мир был прекрасным, не таким, каким его учили видеть. Видимо, когда жизнь устраивает тебе встряску, очки съезжают с лица, а то и вовсе падают, подумал Антон, и вот тогда-то люди вдруг начинают видеть то, что почти забыли. И перестают искать смысл жизни, потому что, может быть, единственный ее смысл – жить, и наслаждаться каждым вдохом.
Тогда что я делаю в этом автобусе, спросил себя Антон, но ответ он знал – то, что вдалбливается годами не проходит за один день, пусть очки немного съехали, но еще не слетели полностью с его лица. Он все еще оставался искалеченным по всем правилам членом общества, и ему надо было на его очень даже престижную работу. Надо играть свою роль, двигаться по «правильной» колее, так спокойнее, так привычнее, так нас учили. Не сходить с ума, не делать глупости, а просто механически делать одно и то же изо дня в день, потому что так надо, тогда все будет хорошо. Но ничего не хорошо, подумал Антон, чувствуя, что устал, запутался и совершенно не представляет, что с ним сейчас и что будет дальше. Одно он знал наверняка: он бы отдал все, лишь бы снова стать здоровым и полным сил. Но сейчас ему надо было на работу. Общественное мнение, норма – это тяжелый камень, который вешают на шею каждому новоприбывшему члену общества, Антон знал, что никогда не был сильным настолько, чтобы его снять и пока еще не ослабел настолько, чтобы быть не в силах его нести.
Антону досталось место возле окна на первом сиденье, поэтому он с радостью воспользовался возможностью вытянуть ноги – каждая мышца гудела и ныла, а суставы как будто были залиты цементом. Людей в автобусе было меньше, чем обычно, видимо городские власти все же увеличили количество машин на самых популярных маршрутах, да и погода располагала пройтись пешком. Совсем недавно Антон и сам любил прогуляться по свежему утреннему воздуху и почувствовать нарастающую суету большого города. Эти дни, похоже, остались в прошлом. Отвернувшись к окну, он с грустью наблюдал за спешащими по тротуарам людьми, стройными женщинами, одетыми в деловые костюмы разной стоимости, за мужчинами, сжимающими свои неизменные кейсы, за простыми мелкими сошками, прорезающими людской поток с сумками наперевес в джинсах и кроссовках. Все они были таким разными, такими интересными и такими живыми. Неприятное чувство, кольнувшее его в самое сердце, было новым, но Антон сразу узнал его – это была зависть. И теперь, испытав ее, он вдруг пожалел всех тех, кто вынужден был жить с этим чувством постоянно, потому что оно совершенно не поддавалось контролю. Это был монстр, огромный и чудовищно сильный, он выпивал всё хорошее, что было в душе и, насыщаясь, становился все более голодным.
Солнце било в окна автобуса, еще не горячее, но уже ощутимо теплое, мерное гудение двигателя
Вдруг что-то мелькнуло в этом людском потоке, что-то привлекающее к себе взгляд. Мелькнуло и пропало. Что-то непохожее и знакомое. Антон встрепенулся, он смотрел вперед, и там что-то происходило. Поравнявшаяся с ним блондинка на тротуаре оглянулась, проверила сумочку и пропала из вида. Другие тоже оглядывались, некоторые проверяли карманы, кто-то просто отряхивал одежду от какой-то невидимой грязи. Автобус приближался к странному месту, но оно тоже двигалось, просто медленнее. Заинтересованный, Антон взбодрился, и это очень радовало. Ну же, подгонял он автобус про себя, давай, жми, я хочу увидеть представление, пока оно не закончилось. Утренняя рутина в центре была такой адски однообразной, что хоть что-то, идущее не по сценарию всегда привлекало массу внимания. Будь это сбитый пешеход или просто женщина, сломавшая каблук, все сразу же начинали бросать жадные взгляды, чтобы потом за утренним кофе было что обсудить с коллегами, помимо о надоевших офисных сплетен и сериалов. Люди всегда были падальщиками, просто в моральном плане. Антон не смотрел на сбитых пешеходов и не фотографировал их на телефон, но ему тоже всегда было любопытно: что же произошло. А там, в толпе впереди явно что-то происходило.
– Центральный парк, – объявил механический голос, и автобус остановился.
Антон чуть не зашипел от досады, пока они будут стоять, шоу может закончиться. Ну и ладно, сказал уставший голос внутри, ты же хотел взбодриться и взбодрился, чего тебе еще? Да в общем ничего, подумал Антон, но почему-то внутренне возбуждение не уходило. Может там карманник или кого-то пырнули ножом, такое даже в центе иногда случается, а он не любил такие сцены. Но почему-то хотел знать наверняка, что заставило хорошенькую блондинку оглядываться и проверять сумочку, а других людей – отряхивать одежду. Люди, как назло, медленно выходили, и как будто по три часа стояли перед дверями, раздумывая, стоит ли им ехать. Антон старался заглянуть вперед, но стоящий впереди другой автобус мешал что-либо увидеть. Наконец, спустя вечность, дери с шипением закрылись, и они продолжили движение. Стараясь не упустить ничего из виду, Антон смотрел в окно. Скорость автобуса была выше скорости пешеходов, так что скоро он опять увидел странное движение в толпе, и на этот раз они стремительно приближались к источнику возмущения. Вот уже некоторые люди останавливались и возмущенно отряхивали одежду, оглядывались и махали руками куда-то вперед. Ну же, ну, подгонял автобус Антон, в груди что-то завибрировало, какое-то странное волнение. А может просто его пораженная, как и весь организм, нервная система давала о себе знать. они приближались, и теперь он видел, что кто-то прорезает толпу, и причем двигается быстро, не так как раненый, это уже радовало. Тогда, наверное карманник, предположил Антон. Да, это был какой-то человек, и вокруг него образовалось свободное пространство, перемещающееся вместе с ним, как кокон. И это на забитом в утренний час пик тротуаре. Автобус поравнялся и…
– Остановите! – Крикнул Антон, вернее думал, что крикнул.
С его губ сорвался лишь хриплый стон, а глаза распахнулись так, что глаза стали просто пугающе огромными. По тротуару среди деловых людей центра быстрой походкой шел тот самый старик, что дал ему монету. Это был он, Антон мог поклясться своей ускользающей жизнью. Он узнал этот грязно-бежевый плащ, эти космы, и это лицо, а свободное пространство вокруг позволяло разглядеть лицо этого бродяги. Но походка у него изменилась, он шел быстро, а не ковылял, пусть чуть-чуть и подволакивал левую ногу, да и осанка была другая, спина стала ровнее, насколько позволял возраст, а плечи были расправлены. Он выглядел как обычный бездомный, но уже не как развалина. Тысячи мыслей вихрем закрутились в голове Антона, тысячи вопросов. Но пока их все затмевало возбуждение, смешанное с радостью от того, что стрик оказался реальным, а не плодом его воображения или дьяволом во плоти, и злость от тог, что этот старый сукин сын сбагрил ему эту проклятую монету и теперь вот явно прибавил сил, вышагивает так, как будто у него в заднице мотор.
– Остановите! – на этот раз голос его не подвел, – Мне надо выйти! Стойте!
Антон не заметил, как вскочил с места и оказался возле кабины водителя, благо сидел он недалеко от нее. Автобус продолжал движение, и Антон нетерпеливо постучал по прозрачной перегородке, отделяющей пространство водителя от салона.
– Остановите! – повторил он, он не кричал, но говорил достаточно громко, – пожалуйста, мне срочно нужно выйти!
Уже все пассажиры с жадным любопытством таращились на него, теперь он стал тем самым возмутителем спокойствия, о котором можно посудачить за кофе с коллегами, но он пока этого не замечал, сейчас главным для него было выбраться из автобуса и догнать того бродягу.