Дарданелльское сражение
Шрифт:
Там, за столом, сидя в красном углу, он смог лучше разглядеть младшую дочку хозяйки Марию.
– Можно я буду называть тебя просто Машей, как принято у нас в России? – спросил он ее. – Можно! – отвечала та, потупя глаза.
В своих дневниках Броневский оставил о знакомстве краткую, но красноречивую запись: «…Дочь ее, Мария, с которой познакомился я еще прежде в доме Кас-телъ-Новского, моего знакомца, отправляла все должности и расторопностью своею удивляла меня более, нежели слуги в английских трактирах: она прибирала комнаты, стряпала на кухне, подавала кофе, успевала к обеду, как можно лучше нарядится и, будучи очень пригожа, находила время уделять мне часть своего внимания».
Кто может ответить на вопрос: как рождается любовь? Никто! Настоящие чувства всегда рождаются исподволь, не завися от
Со взятием французами Рагузы расклад военных сил в Далмации резко изменился, причем, увы, не в пользу России. Дело в том, что генерал Лористон помимо то, что занял один из лучших стратегических пунктов, имел под своим началом полнокровный двадцатитысячный корпус. У Сенявина было по-прежнему всего лишь несколько неполных полков да малоорганизованные, хотя и храбрые отряды черногорских и бокезских ополченцев. Но война продолжалась, а потому российскому командующему надо было думать, что делать дальше.
– Что ж, – рассуждал он, сидя в каюте «Святой Елены». – Из Триеста нас вышибли «друзья», из Рагузы – враги. Что у нас теперь? Корфу, но этот остров далеко от побережья и годится лишь как тыловая база. Бокко-ди-Катторо, но Лористон уже, наверняка, примеривается и к ней! Что же тогда остается нам? А остается одно: драться до последнего за Катторо! Иного просто уже не дано! Единственно, в чем мы превосходим французов, так это во флоте, а потому войну с Лористоном и начнем с самой тесной морской блокады Рагузы. Посмотрим, у кого крепче нервы и больше терпения!
Опасался не без оснований Сенявин и новых политических колебаний Петербурга. Это тоже заставляло его действовать быстро и решительно. А потому, еще не дойдя до Катторо, вице-адмирал завернул несколько фрегатов и бригов к Рагузе.
– И чтобы мышь туда не проскочила! – велел командирам.
– Уж в этом будьте уверены, ваше превосходительство! – заверили те своего командующего. – Придется французам попоститься изрядно!
Едва Сенявин прибыл в Катторо и сошел на берег, как ему вручили гневное послание Лористона. Французский генерал упрекал Сенявина в жестокости русских солдат! Вице-адмирал был просто ошарашен посланием:
– Ничего не понимаю! Какие русские солдаты? Какая еще к черту жестокость? Ведь в Рагузе отродясь не было ни одного нашего солдата, что там французам мерещится?
Когда разобрались, то оказалось, что Лористон в своем письме вел речь о черногорцах, которые где-то в горах подстерегли и полностью перебили, не беря пленных, довольно внушительный французский отряд. Для французского генерала все славяне были на одно лицо! Что же касается черногорцев, то они и вправду никакого снисхождения к завоевателям своей земли никогда не проявляли.
– Не мы в город Париж с ружьями пожаловали, а они к нам в горы заявились. Мы звали кого? Нет! А потому и получи тогда нашу пулю! – отвечали они, когда кто-то их упрекал в смертоубийстве.
Сенявинские офицеры еще долго говорили меж собой по этому поводу, удивляясь непониманию Лористоном народного характера. Сам же вице-адмирал написал ответное послание французскому генералу, где доходчиво разъяснил все его заблуждения: «О черногорцах и при-морцах считаю нужным дать Вам некоторое понятие. Сии воинственные народы очень мало еще просвещены. Однако же никогда не нападают на дружественные и нейтральные земли, особенно бессильные. Но когда увидели они, что неприятель приближается к их границам с намерением внестъ огонь и меч в их доселе мирные хижины, то их справедливое негодование, их ожесточение простерлось до той степени, что ни моя власть, ни внушения самого митрополита не в состоянии были удержать их от азиатского обычая: не просить и не давать пощады, резать головы взятым ими пленникам. По их воинским правилам, оставляют они жизнь только тем, кои, не вступая в бой, отдаются добровольно в плен, что многие из Ваших солдат, взятых ими, могут засвидетельствовать. Впрочем, и рагузцы, служащие под Вашими знаменами, поступают точно так же, как и черногорцы. Признаюсь, г. генерал, я не вижу конца несчастиям, которые нанесли Вы области Рагуз-ской, и тем еще более, что бы, принуждая жителей сражаться противу нас, подвергаете их двойному бедствию… Одно средство прекратить сии несчастия – оставьте крепость, освободите народ, кот.орый до Вашего прибытия пользовался нейтралитетом и наслаждался спокойствием, и тогда только можете Вы предположить, чтобы черногорцы возвратились в домы».
Увы, как показала история, генерал Лористон не понял из сенявинского послания ровным счетом ничего. Спустя шесть лет, в холодном октябре 1812 года, он будет жаловаться в Тарутине Кутузову уже на ожесточение русских крестьян. Ответ от Кутузова он получит такой же, как в свое время и от Сенявина. Все вернулось на круги своя, и посеявший ветер пожал бурю…
А пока же сенявинские капитаны рьяно взялись за дело морской блокады Рагузы. Прошло всего несколько недель, и Лористон возопил в Париж, прося о немедленной помощи. Лишенный всякого подвоза припасов морем из Италии, он вынужден был теперь доставлять их исключительно через австрийские горы по почти непроходимым тропам. При этом австрийцы, оставшись верными себе, при каждом удобном случае пакостили французам, как, впрочем, и всем остальным. Естественно, что не привыкшие голодать французы первым делом начали грабить своих же союзников. Теперь по ночам улицы Рагузы оглашались воплями. Это «реквизировали» хлеб, мясо и вино целые роты французов. Чтобы не слышать истошных воплей обывателей, Лористон на ночь закрывал все окна. Когда же утром к нему прибывали местные депутаты и, причитали о творимом беззаконии, генерал заходился в гневе:
– Это безобразие и мародерство! Я немедленно положу всему конец! Отныне ночью по городу будут ходить специальные патрули и искать негодяев!
Весь день на улицах и площадях читали воззвание генерала: «Рагузинцы! Ваши претерпения кончились… Я исполню свой долг, милый моему сердцу, представить его величеству о всех потерях вами понесенных. Его отеческое сердце тронется и отрет слезы ваши… История мало представляет нам примеров варварства и ужасов, каковые русские учинили… Многочисленные войска прибыли, другие в марше, они сделают наши силы, страшными и заставят русских трепетать нас… Рагузинцы! Да возвратятся теперь у вас порядок и спокойствие! Обратитесь к вашим работам, учтите, что французы будут всегдашними вашими друзьями, а император Наполеон отцом вашим!»
– Чем иметь такого папашу, лучше быть круглым сиротой! – плевались обыватели, слушая генеральских глашатаев.
На ночь Лористон загодя велел вновь затворять все ставни. Деныцикам он говорил:
– Торопитесь, сейчас опять начнутся вопли ограбленных. Наши караулы уже пошли обходить улицы!
Что ж, так было и будет во все времена: победители диктуют свою волю всем, даже тем, кто вчера ради них предал свой народ.
– Бездельники из Сен-Клу думают, что мы здесь греемся на солнце! – жаловался Лористон офицерам своего штаба в минуты откровения. – Слепцы, глупцы и негодяи! Они не понимают своими курьими мозгами, что мы здесь в огненном кольце, отрезанные от всех и вся! Далмация – раскаленная сковорода, на которую нас усадили! Император мечтает о Греции и Албании! Пустое дело! Пусть попытается для начала удержаться хотя бы здесь!
Пока французский генерал занимался перетаскиванием припасов через перевалы, русский вице-адмирал занимался местной политикой, поощряя рвение преданных и привлекая колеблющихся. В этом он начисто переиграл своего «визави», добившись за короткий срок многого!
Первым делом Сенявин поддержал независимость Катторской области. Отныне Катторо решением местного сената стало именоваться Новой Рагузой, в отличие от Дубровника, который в просторечье звался уже Рагузой Старой. Вместе с Черногорией Новая Рагуза сразу же стала верным союзником Сенявина. Помимо военной поддержки, этот союз давал и стратегическую выгоду. Территории и Черногории, и Новой Рагузы буквально нависали над областью, захваченной французами. Да и двенадцать тысяч вставших под ружье черногорцев и бокезцев были весомым аргументом в предстоящем раскладе сил. В планах Сенявина было изгнание французов из Далмации. План этот вовсе не был утопией. Прикинув все «за» и «против», командующий эскадрой решил напасть на неприятеля.