Даргорея
Шрифт:
Папа сказал, что вполне нормально, главное продуктов полные коробки. Оставили нам родители продукты, мамину теплую кофту, пару папиных книг, иголку с нитками и рублей пять на молоко. И уехали домой.
Две недели промелькнули, просыпались как сухой песок из детского кулачка. Утром и вечером мы ходили купаться на море. Строили замки из песка. У старшей жены местного сторожа покупали буйволиное молоко, такое густое, жирное и немного с горчинкой от полыни, которую с удовольствием ели буйволы. У младшей жены – незамысловатые местные сладости. Днем я готовила еду, пересмеиваясь с тетеньками по поводу наших полосатых купальников. А перед сном читали
Четыре мотка веревки. В каждом мотке приблизительно по шестьдесят три метра. Я уже считала утром. Вот и получилось у меня двадцать восемь отрезков по девять метров. Креплю мои импровизированные стропы. Купол готов. Хоть бы один полет выдержал! А не выдержит, тут уж, как говорится: «Или пан, или пропал».
Так. Подвесная система. Вот для этого и пригодится мне амуниция животинки. Перевернуть только. Ха. То, что прикрывало ей грудь, будет у меня под пятой точкой, а то, что крепилось под животом, будет грудной перемычкой. Использовали эту животину как тягловую или бойцовую не знаю. Но на задней части амуниции, а для меня сейчас как раз вверху, сделаны были четыре сквозные металлические крепления. Не полукольца для строп, конечно, но на безрыбье и рак рыба. Протащила по семь строп-веревок через каждое металлическое отверстие. Укрепила. «Благодарю тебя, запасливый хозяин башни, за кожаные ленты», – пробормотала себе под нос, держа в зубах иголку.
Почти готово. Примерила. Что ж, не как влитое, но и я не здешняя животинка. Смотала остатки ниток, зафиксировала иглу, сложила в мешочек, что привязала к поясу. Закрепила оружие. С жадностью допила остатки воды из кувшина. Подняла обрезки ткани. Чашу. Задумалась.
Если это все же розыгрыш такой чудесный, пусть смотрят и смеются… Один обрезок повязала как косынку, заправив волосы. Сверху надела чашу. Получившуюся конструкцию на голове обмотала срезанным подолом ночной рубашки. Шлем импровизированный. Хотя, если с такой высоты грохнуться, костей не соберешь, и шлем не поможет.
А солнце уже совсем низко опустилось. Свежий ветерок, дувший со стороны ущелья, стих. Предзакатное небо наливалось жарким пожаром красок. Птица. Прекрасная белая птица парила надо мной. Я заметила ее еще утром. Целый день она летала над башней, иногда кричала, будто удивляясь чему-то. Но в эту минуту, на фоне оранжево-бордовых переливов вечерней зари она казалась воплощением неприкаянной души из дивных бабушкиных сказок. Внизу, у подножия башни послышались песнопения и гул барабанов. Началось…
Ветер, где ты?! Стараюсь расправить свой самодельный купол. Иду вдоль стены, пытаюсь поймать хоть малейшее дуновение. Голоса и барабаны все ближе и слышнее. И вдруг стихли. Наверное, обнаружили пропажу оружия и савана. Снова зашумели. Я услышала крики и топот ног, вырвавшихся наружу с эхом. «Да, дверь-то я не закрыла», – мелькнула мысль. Показалась голова седобородого жреца. Он что-то кричал, размахивая руками.
Не до тебя мне, старец. Ветер… Белая птица с криком пронеслась низко над моей головой. Показалось или от ее крыльев пошло легкое дуновение?
– Подуй на крыло, – вдруг запульсировало в голове.
– Подуть? – удивленно вскинула брови.
– Да-да, подуй.
Подняла
Дух захватило от восторга. По-лу-чи-лось! Я не ошиблась. В ущелье, где бежит река, ветер свистел, напирал, гнал вперед. Стоило чуть натянуть стропу, и парашют отвечал, как продолжение моего организма, как мое собственное крыло, подаренное Всевышним. Ощущение полета захватило и увлекло меня, подарило чувство свободной птицы. Я лечу! Как тогда, в далекой юности.
А за спиной, на башне стало вдруг подозрительно тихо. Я не могла повернуться и посмотреть, что там происходит. Первая мысль уколола острым шипом: «Стрелять собрались, что ли?» И тут же я вздрогнула от громкого мужского крика, пронизанного невероятной душевной болью:
– Изабелла! Хотя бы белой птицей возвращайся!
Ветер уносил меня все дальше от башни. Внизу проплывали зеленые кроны деревьев, с высоты птичьего полета похожие на курчавый ковер. Река искрилась на заре. В ее потоке боролись лед и пламя, то переливаясь хрусталем струй, то бурля темной лавой. Как красиво все в лучах заходящего солнца. Эти неимоверные цвета, которые невозможно запечатлеть. То нежные переливы розового и фиолетового, то насыщенные ярко-оранжевые, бордовые. Их можно увидеть только здесь и сейчас, только на один миг и не забыть до конца жизни. Каждый закат особенный, уникальный в своей неповторимости.
А видеть закат в небе, сливаясь с разгорающимся пожаром красок и чувств, ощущая себя крылатым существом – восхитительно. Что может быть ярче этой неуемной небесной страсти?
Люблю закаты.
Глава 4. Совет старейшин
– Хотя бы белой птицей возвращайся, – повторил Мирт, почти шепотом, понурив голову.
Белая птица, кружившая все это время над башней, вдруг пронзительно крикнула и ринулась к брату. Он выставил руку для защиты, но птица, захлопав крыльями плавно опустилась на его предплечье. То была царственная самка белого кречета 29 . Откуда она взялась здесь? Такую редкость привозят издалека в подарок великим князьям. Но брат не удивился. Повернул голову, испытующе посмотрел на кречета и прошептал:
29
Кречет – птица из семейства соколиных. Крупные самки белого цвета считаются особой ценностью.
– Помоги девочке.
Птица взвилась ввысь. Сделала круг над башней и устремилась вслед удаляющейся Изабелле. Тяжелым бременем повисла гробовая тишина. Никто не смел промолвить слова. Даже глаза поднять не смел.
– Это душа ее матери, Мирт? – решил я нарушить молчание.
– Боюсь строить предположения, брат, – Мирт поднял тоскливый, полный отчаяния, взор.
Я обернулся. Обвел всех собравшихся взглядом. Вскинул руку, привлекая внимание:
– Прошу старейшин остаться на совет.