Даром
Шрифт:
Проходим в комнату. Бревенчатые стены, крепкая деревянная мебель — стол и лавки. Икон или еще каких культовых штук нет, зато вдоль всей стены тянется стеллаж с книгами в ярких обложках; многие не поместились на полки и сложены штабелями на полу. Ну да, интернета же здесь нет, а развлекаться чем-то надо…
Спрашиваю Серегу:
— Эти автономщики всегда были такие чудные? На сектантов уж больно смахивают.
— Да как будто при Кедрове было более… нормально, — в голосе Сереги сквозит напряжение пополам с растерянностью. — И странно, что он оставил общину, а потом не отзвонился нам хотя бы, чтобы преемника назвать. Этот поселок… он был его жизнью, Саня. Ума не приложу, чего они с Пал Степанычем не поделили?
Входит замотанная в платок тетка, быстро мечет на стол пластиковую бутыль без этикетки, тарелку с нарезанной копченой рыбой и пару одноразовых стаканов, а потом выбегает, не сказав ни слова. В бутылке — что-то вроде перебродившего кваса. Серега от угощения воздерживается, и я, несмотря на нарастающий голод, решаю последовать его примеру. Вряд ли нас пытаются отравить, но… береженого Бог бережет.
Ждем сорок минут. Поселок можно пройти из конца в конец минут за пять, что они сопли жуют? Наконец Бубновский открывает дверь и жестом приглашает нас в соседнюю комнату — свою, по всей видимости, спальню. Там уже ждут мужчина средних лет и паренек — сразу видно, отец и сын. Оба невысокие, щуплые, круглоголовые, с глазами чуть навыкате. Мальчик выглядит младше своих семнадцати лет. Бубновский оставляет нас одних и закрывает дверь.
Беру инициативу в свои руки:
— Здравствуйте! Спасибо, что согласились поговорить. Я у вас много времени не отниму. Меня зовут Александр Егоров, и меня крайне интересует Дар вашего сына, Михаил. То есть твой, Костя. Расскажи, пожалуйста, что тебе о нем известно.
— Да я не знаю, чего она вам наговорила, эта нянечка! — с места в карьер начинает оправдываться Костя. — Я ей сразу сказал: могу связываться только со своей кровной родней, ни с кем больше. Но она пристала — найди, мол, ей дядю, или кто там пропал у нее. Ну, я, в общем, набрал от балды какой-то номер… просто чтобы отвязаться от нее. Она и поверила, что там дядя был ейный, или нет, не знаю. Вот и все. Извините, что вам пришлось переться в такую даль… я не хотел кипиш разводить, честное слово. Хреново чувствовал себя, а тут еще тетка эта примоталась…
Ох-ё… Мы-то эту больницу с нянечкой не упоминали, почему пацан именно об этом говорит, да еще так эмоционально? Кто его успел накрутить? Не надо быть великим мастером языка жестов, чтобы понять: мальчик напропалую врет. Глаза бегают, интонации скачут, он сплетает и расплетает пальцы. Хуже другое: попытавшись слегка сменить позу, он поморщился — похоже, от боли. Его били? Недавно?
— Понимаете, Костя ничего плохого не хотел, — вступает отец. — Просто подростковая шалость, не больше. Дурацкое стечение обстоятельств. С нас штраф какой-то теперь причитается, или что?
Папаша тоже нервничает и врет, хотя скрывает это получше. Взрослый как-никак.
— Таким образом, Константин, твой Дар заключается в том, чтобы вступать в контакт со своими близкими родственниками?
Пацан с явным облегчением кивает. Доволен, что обвел вокруг пальца взрослых серьезных дядек.
— Я семнадцатого на рыбалке задержался, вот Костя и нервничал, — поясняет папаша. — Теперь мы с ним можем на расстоянии разговаривать. Но с другими — никак. Пробовали — не получается.
Очевидная ложь. Одарение случилось в декабре. Зимой далеко от дома не уходят, пацан мог сто раз добежать до отца вместо того, чтобы волноваться.
Переглядываемся с Серегой. Тот хоть и не большой психолог, но местные обыкновения знает и понимает, что нас разводят, как последних лохов.
Чем дальше в лес, тем толще партизаны… Отец и сын оба зажаты, скорее всего, напуганы. Похоже, от них потребовали, чтобы они дали именно такие ответы, после которых непрошенные гости быстро уберутся восвояси.
И что мне делать? Попрощаться, встать и уехать? Оставить в этом сектантском гадюшнике паренька, который, возможно, мог бы связать меня с Олегом… Я бы узнал, хочет ли он домой, и если да, как помочь ему вернуться. Но даже если это и невозможно, Костя помог бы разыскать и Алину, и других пропавших без вести — эти девушки сейчас в безопасности, но у полиции сотни, тысячи розыскных дел, и наверняка кого-то еще можно спасти. Вдруг разгадка совсем рядом — сидит напротив и хлопает белесыми ресницами…
Использовать Дар, чтобы вытащить из паренька ответ принудительно? Что проще — «скажи как есть, в чем твой Дар»… Вот только что потом? Вряд ли после такого насилия над волей Костя и его отец проникнутся ко мне теплыми чувствами и захотят помогать. Тем более что на них явно давят. И наверняка здесь стоит какая-то прослушка — например, включенный на запись телефон в шкафу спрятан. Иначе почему нас пригласили в эту маленькую спальню, а не привели обоих Нифонтовых в просторную гостиную? Зачем вообще впускать посторонних в спальню, когда есть гостиная?
— Наверно, нам пора отправляться в путь, — с сомнением в голосе говорит Серега. Ему явно приходят в голову те же мысли.
Колеблюсь пару секунд. Встать и уйти, покинуть это осиное гнездо, полное нервных вооруженных людей… что может быть проще? До катера всего-то метров триста. К ночи буду в городе, пожру нормально, приму горячий душ, завалюсь в удобную гостиничную койку… Завтра уже буду дома, с Олей.
И стану жить дальше, так и не узнав, был ли хотя бы шанс связаться с Олегом?
Ну уж нет. Беру тон доброжелательного чиновника:
— У тебя редкий и ценный Дар, Костя! Сейчас многие научные организации изучают природу Даров, и все, что относится к связи, представляет особенный интерес. Как ты смотришь на возможность принять участие в исследовании? Комнату в общежитии и питание предоставляем, затраченное время оплачиваем. Отправиться можно прямо сейчас! Если отец разрешит, естественно. Михаил, вы можете отпустить сына с нами либо сопровождать его.
Отец и сын смотрят друг на друга. С минуту оба напряженно молчат. По их взглядам понимаю: оба они сейчас размышляют о чем-то, чем с посторонними делиться не хотят. Возможно, разговаривают мысленно, причем о чем-то непростом для обоих. Отец хмурится, губы сына дрожат.