Дарующий свет. Биография д-ра Джавада Нурбахша, главы суфийского братства ниматуллахи
Шрифт:
– Джавад, ты еще не лег?
Асдулла знал, что сын по вечерам занимается и не любит, когда его отвлекают, но днем всё никак не находилось времени поговорить. Он вошел к сыну и, подвинув стул, сел.
– Ты ведь в этом году заканчиваешь школу, – заговорил он. – Самое время подумать, что делать дальше. Пора выбирать профессию и планировать свое будущее.
Джавад, ничего не ответив, опустил голову.
Отец продолжил, говоря, что Джаваду необходим стабильный заработок, чтобы твердо встать на ноги, и здесь лучше всего ему подошло бы место банковского служащего или чиновника в госучреждении.
Джавад
Выслушав сына, Асдулла долго молчал прежде чем сказать:
– Думаю, ты делаешь большую ошибку. Да и с чего ты взял, что поступишь в университет, даже с твоими оценками? Ты ведь знаешь – желающие съезжаются со всех концов страны, а поступают единицы.
Джавад понимал, что дело обстояло именно так, но он намеревался всё лето посвятить подготовке к вступительным экзаменам. С литературой у него всё было в порядке, и он собирался налечь на естественные науки – чтобы получить по окончании школы два диплома. Тогда, – объяснил он отцу, – у него будет выбор между юридическим и медицинским факультетами, ему были интересны именно эти направления.
Асдулла был обескуражен услышанным и решил, что сын не иначе как свихнулся.
– Так ты говоришь, что думаешь не только поступать в университет, но и выбирать между юриспруденцией и медициной?
Джавад кивнул и пояснил, что пока не уверен, в какой из этих двух областей он бы хотел специализироваться. Затем он напомнил отцу, что поскольку ему нет восемнадцати (в то время брали на работу лишь по достижении восемнадцати лет), он не сможет получить работу, даже если бы и захотел.
Асдулла знал, что сын прав, и вздохнул:
– Будь что будет. Если ты и вправду сдашь вступительные экзамены, мы обсудим это вновь более серьезно.
Так случилось, что обстоятельства не позволили Джаваду сдавать вступительные экзамены в Тегеранский университет той же осенью, пришлось ждать следующего года. Зато теперь ему ничего не мешало с головой погрузиться в изучение литературы, которой он так увлекался в школе.
У отца Джавада, конечно же, были иные планы. В течение всего года он предлагал сыну различные варианты работы, найденные для него родственниками и друзьями, надеясь, что сын подберет себе занятие по душе. Но Джавад твердо решил во что бы то ни стало поступить в университет и, к огорчению отца, отклонял все предложения.
Впервые оказавшись в ситуации, когда он был волен следовать своим склонностям, Джавад открыл для себя произведения великих персидских поэтов-суфиев, интерес к которым возник у него при чтении Хафиза.
Вскоре он целиком погрузился в изучение суфизма, перед ним распахнулся огромный неизведанный мир. Особенно сильное воздействие на него оказало Маснави Руми, став своего рода катализатором, все глубже и глубже вовлекавшим его в поиски духовной Истины. Поглощенный чтением классических суфийских текстов, он скоро поймал себя на том, что непрестанно думает о поездке в ханаку одного из своих далеких предков, шейха Камал ад-Дина Нурбахша, известного суфия своего времени. В детстве он часто поздними
Отец Джавада, хоть и удивился этой просьбе, не видел препятствий для поездки сына. Правда, ему понадобилось немало времени, чтобы вспомнить точное местонахождение ханаки в Кермане и как до нее добраться.
Джавад прищурился на ярком солнце, пытаясь разобрать название улицы, на которую свернул. Ханака шейха Камал ад-Дина находилась в районе, который теперь назывался «старым городом», и он долго плутал по извилистым, многолюдным улочкам. Он уже не раз пускался в расспросы, но, увы, никто, похоже, понятия не имел об этой ханаке.
Он понял, почему никто ничего не знал о ханаке, лишь когда, наконец, нашел ее: там, где когда-то гостеприимно горел очаг духовной обители, остались лишь развалины и горы мусора. Джавад лазил среди развалин, пытаясь представить себе, как всё выглядело здесь триста лет назад. Его охватила странная тревога, и сердце заныло в груди.
Джавад Нурбахш в 18 лет
Г-н Моршеди, шейх из Кермана, который дал посвящение Дж. Нурбахшу в орден
Стоя среди развалин, он поклялся, что как только завершит образование и определится с работой, он восстановит ханаку из руин и вернет ее к жизни, чтобы почтить тем самым память шейха Камал ад-Дина Нурбахша.
После возвращения из ханаки в Джаваде произошла разительная перемена, творилось что-то странное, чего он не в силах был понять и чему не мог отыскать причину. Он лишь осознавал, что в душе его поселилась какая-то тревога, с которой он не мог совладать. Раньше он любил бывать на людях – теперь постоянно искал уединения. Лишь в одиночестве ему становилось легче. Каждый день он сидел в своей комнате и, бывало, часами размышлял о жизни и о Боге – больше его, казалось, ничто не занимало.
Родители и близкие Джавада заметили перемену в его поведении, однако лишь близкий друг его отца понял, что произошло. Много лет он был дервишем суфийского братства ниматуллахи. Неделя за неделей он наблюдал за странным поведением Джавада, но ничего не говорил, пока окончательно не уверился в том, что происходит с юношей: налицо были все признаки привлеченности того Богом.
Несколько дней спустя, придя в гости, он отвел Джавада в сторону:
– Надеюсь, ты не обидишься на меня, если я скажу, что ты сильно изменился за последнее время. Думаю, тебе следует поговорить с моим другом, г-ном Моршиди. Он – суфий и шейх братства ниматуллахи здесь в Кермане. Можешь ему сказать, что это я посоветовал тебе с ним повидаться.