Дары Кандары.Сборник
Шрифт:
сестре смерти, гневался попусту на людей, попросил смирить злую гордыню, что влекла его из малого
Ладыжина к большим делам. Прохлада храма успокоила его, словно ладонь матери легла на воспалённый
лоб, но стоило выйти во двор, как тоска зашевелилась снова. По дороге назад князь молчал, даже шутки
Боняки его раздражали. Мысль о величии словно плеснула кислотой в душу. Ему двадцать пять. Святослав в
эти годы ходил в Константинополь, князь Владимир крестил
подымать Ладыжин и молиться, чтобы город встал на ноги, прокормил его род, дал корень в землю. Почему
не пойти против старших братьев за Черниговский стол, или хоть бы податься к чехам, ромеям, свирепым
франкам – бранной славы искать? Мечом отбить себе жаркую, измождённую землю, караулить ночами поля,
ожидая набега кочевников, мечом высекать искры из жёлтых стен и падать перед иконами на колени – в ещё
не просохшую кровь. Чтобы не три десятка – сто, двести, тысяча воинов славной дружины шли следом, и,
стуча мечами в щиты, громыхали «Бо-рис! Бо-рис!!!». Чтобы увидеть, как разрезают море белопарусные
дромоны, как усталое солнце садится за белые шапки гор, как идёт по траве зверь-гора олифант а над ним
парит огнекрылое чудо жар-птица. Чтоб добраться до края земли, как Александр Великий… взгляд князя
упёрся в чёрный блестящий комок почвы, прилипший к копыту коня… Вот она, твоя земля, князь. Её тебе
поднимать, её сторожить, её кровью своей поить, чтобы лучше родила.
Доехать засветло не успели, заночевали в лесу. Солнце уже светило вовсю, когда князь со свитой
приблизились к городу. Белые стены Ладыжина были видны издалека – словно кубики льда, сложенные для
детского баловства – но от детских игрушек не веет такой угрозой. Князь некстати подумал, что не хотел бы
теперь штурмом брать собственный город – разве если пороки делать и ворота ломать. А вот жителей – и
дружинников и челядь и смердов и даже баб – новое укрепление почему-то не радовало. Роббе Йошка удрал
в свой Галич, не собрав половину долгов, кое-кто из холопов тоже хотел податься в бега, но Давыду
Путятичу где кулаком где словом удалось увещевать трусов. По дороге до княжьих палат к Борису подошло
не меньше двух десятков просителей, и всем он отвечал одно и то же: приедет отец Евпатий из
Святогоровой обители, благословит стены, беса покрестит к вящей славе Бога и Ладыжина и всё будет
хорошо. В покоях он заперся у себя, велел подать вина с пряниками и до вечера не беспокоить без
надобности. И без того душу князя снедало неуёмное беспокойство, он волновался как в четырнадцать лет
перед первой
ветхую «Александрию», но подвиги великого царя не отвлекли, слова не шли на ум. Хорошо бы зарыться
лицом в мягкое и податливое бабье тепло, позабыть обо всём, хлебнуть сладости... и гадать потом, глядя на
рыжего, черноглазого сына дворовой рабыни «мой – не мой», а ведь всех-то в покои не приберёшь. Чуть
подумав, князь кликнул Боняку, приказал расставить тавлеи и сел двигать фигуры. Обычно раб обыгрывал
повелителя девять раз из десяти, но тут – не иначе от злости – Борис трижды подряд загнал в ловушку
забавника, принуждая того сдаваться... Дело близилось к вечеру – вот и закат коснулся крылом воды
батюшки-Буга.
…Борис оделся как на княжью охоту – простые льняные порты, мягкие, кожаные, богато расшитые
жемчугом сапоги, шёлковая нижняя сорочка, алый кафтан с оплечьями и золотой каймой, шёлковый
вышитый пояс и шапка, отороченная бобром. Из оружия – тот же любимый нож, ещё дедов, с волчьей
мордой у рукояти и перчатка-кистень со свинцовыми бляхами. Из запаса – краюху хлеба да малую флягу
вина. А вот мечом опоясываться не след – вряд ли князя ждёт битва. И исповедаться рановато – бог даст,
вернусь живым, тогда разом за все грехи разочтусь. Боняка крутился рядом понурый, как пёс, которого не
берут на прогулку. Ещё пять зим назад, когда Галицкий князь воевал Чернигов, и Борис с дружиной ушли на
сечу под стягом старшего Романовича, был у них уговор – случись что с князем, забавник подастся к Янке,
беречь её и дочурок. Ладно, с богом. Отогнав тревожные мысли, Борис присел напоследок на лавку, встал,
перекрестился, поклонился в пояс иконе Бориса и Глеба и пошёл к бесу – принимать виру.
Крепость, за три дня выросшая вокруг Ладыжинского детинца, была прекрасна. Двое ворот, четыре
стройных башни с бойницами, широкий ров, отводящий течение Буга так, что город оказывался на острове,
аккуратный наборный мост через текучую воду – поутру ни моста, ни рва ещё не было. Чтобы держать
оборону такой махины по всем правилам тактики нужно было не меньше сотни бойцов… ну положим,
горожанам можно дать луки, а под защиту белокаменных стен люд потянется быстро. Бог ты мой, с такой
крепостью можно вправду собирать вотчину, кормить большую дружину и не бояться ни половца ни
голодного степняка. И палаты поставить каменные и церковь и мастеровых завести и сыну – а Янка