Дары Кандары.Сборник
Шрифт:
непременнейше родит сына – оставить в наследство богатый и крепкий город. И на степь выйти с
развёрнутым стягом и отправиться в Константинополь за богатой добычей и тысяча воинов за плечами «Бо-
рис! Бо-рис!»…
– Борис Романович, всё по твоему слову, – невесть откуда появившийся Волх обвёл широким жестом
руки могучие стены – вот тебе кремль Ладыжинский. Ни огонь ни вода ни железо ни дерево не возьмут
крепость. Только ложь и обман сокрушат здесь врата, запомни
Князь увидел, как зашептались дружинники, как холоп дал подзатыльник мальчишке – запоминай.
– Только ложь и обман. Запомню и детям своим заповедаю. Благодарствую за труд, Волх и принимаю
виру, нет больше между нами обид.
– А теперь пойдём со мной, князь Ладыжинский. Твою землю я уже видел, взгляни напоследок и на
моё княжество. Только не обессудь – я тебе глаза завяжу.
Борис услышал, как загудела дружина – точь-в-точь пчёлы, почуяв медведя у борти, – и кивнул
Давыду Путятичу: уводи гридней. Волх ждал. Когда последний человек скрылся за воротами, он достал из
кармана синюю ленту. Князь бесстрашно подставил лицо. Сперва ему показалось, что он потеряет зрение –
прикосновение ткани было острым, болезненным. Волх сильно взял князя за руку и повёл – как ребёнка или
слепца. «Так должно быть, водили князя Василька, ослеплённого братьями» – подумалось вдруг Борису. На
какое-то время он сосредоточился на простых мелочах – как идти, как поставить ногу, что на дороге –
корень, грязь, камень. Ощущения обострились – он чувствовал каждую шишку, ветку, неровность почвы,
еловую лапу у плеча, мягкий листок берёзы, коснувшийся щеки, хлопанье птичьих крыльев над головой.
Тёплый, яблочный ветер коснулся его лица. Из-под ног порскнула зазевавшаяся лягушка. Запищала мелкая
птаха в кустах. Кто-то грузный заворочался в чаще леса. Засмеялся серебряный малый ручей. Заблестели
первые звёзды на чистом небе… Князь почувствовал, что видит сквозь тонкую ткань, видит даже яснее, чем
днём при свете. Они были в берёзовой роще, стволы светились, землю словно покрыло жемчугом… да нет
же, это стайки подснежников рассыпались по траве. А над цветами, не касаясь босыми ногами земли,
кружили девушки в белых летниках и рубахах, вели неспешно свой хоровод. Князь видел, как шевелятся
губы берегинь, как собирается песня:
…Ай, лёли-лели,
Гуси летели,
За море сине
Весну уносили.
Ай, лели-лёли,
Волки на воле
Пастуха рвали,
Овец воровали.
Ай, лёли-лели,
Девицы пели,
Кругом ходили,
Весну проводили…
– Смотри князь, – громыхнул голос Волха, – смотри, когда ещё такое узришь.
У берега Сальницы в карауле стояли
кольчуге, старик с топором и юная женщина с вилами. Они беззвучно поклонились Борису, не сходя с
места. Не долго думая, князь ответил им поклоном.
– Это бродяники, князь. Давно, ещё до варягов они здесь живьём жили. Пришли булгары, пожгли
деревню, весь род побили. Почитай все мёртвые в ирий поднялись, а эти слишком ненавидели, когда гибли.
Вот и остались сторожами. Если враг к Ладыжину приступит – они его заводить будут в трясины и реки на
пути разливать... Ты смотри, смотри.
Подле Бурлячей болотины князь едва удержался от смеха – пожилая, плешивая лешачиха вывела на
прогулку махоньких, шустреньких лешачат – кто на ежонка похож, кто на лисёнка, кто на щенка. Бойкие
бесенята носились друг за дружкой по кочкам, кувыркались на мху, брызгались мутной водой из лужи,
дрались из-за прошлогодних брусничин и листиков заячьей капусты и мирились умилительно вытянув
рыльца навстречу друг другу. Мать – или бабка – похрапывала на пригорке, изредка отвешивала затрещину
чересчур расшумевшимся отпрыскам, или гладила по голове отчаянно ревущего лешачонка, утирала ему
слёзы и сопли… Мелкая мошка залетела Борису в ноздрю, он чихнул – и сей же миг ни следа лешачьей
семейки не осталось на кочках.
На другом берегу реки, там, где сосны стоят обвитые сочным хмелем до самых крон, к ним навстречу
вышли косули. Просто звери – доверчивые, живые, подставляющие спинки и шеи, осторожно снимающие
губами подсоленный хлеб с ладони. Князь гладил тёплые уши, покатые лбы, дивился на нежные, почти
девичьи глаза с загнутыми ресницами. Косуля – добыча, вкусное мясо, он помнил. Но сейчас ему
показалось, что он больше не сможет травить собаками это лесное чудо, всаживать нож в беззащитную
грудь, думать – а вдруг именно этот зверь брал хлеб у меня с руки?
Хмурый взгляд неприятно-жёлтых светящихся глаз едва не напугал князя. Кто-то большой, злобный
поселился посреди бурелома и ворчал там, косился на прохожих недобро, хрустел, разгрызая кости, чем-то
противно чмокал. Волх цыкнул туда, погрозил кулаком:
– Упырь проснулся. Голодный весной, а сил чтобы крупную дичь завалить – нет. Вон, заволок себе
падаль какую-то и жуёт помаленьку. Был бы ты тут один, князь, мог бы и не вернуться в свой Ладыжин.
У протоки, там где крутой берег Сальницы бросал в речку длинную песчаную косу, в воде резвилась
целая толпа водяниц – острогрудых, пригожих, сладеньких. Они мыли друг другу длинные волосы, плели