Давай никому не скажем
Шрифт:
Ну и ночка у него сегодня выдалась — до самого утра глаз не сомкнул, теперь голова раскалывалась, да так, будто сами черти ворочали внутри черепной коробки раскалённой кочергой.
Дала им дочь вчера жару, переполошила всю семью. У него, как заместителя главы администрации, с такой нервной работой и так здоровье плохое: давление, сердечко шалит, а вчера и вовсе чуть не остановилось. Кто бы мог подумать, что его ребёнок такое выкинет! Вот только же Карина малышкой была, в песочнице куличики лепила, а теперь у неё видите ли любовь, и
Думал он, что средний отпрыск ему крови попьёт со своими выходками, а теперь уже начал сомневаться. Судя по поступкам доченьки, та брата своего ещё догонит и переплюнет. А сын вот наоборот, удивил. Не ожидал Роман Алексеевич, что Ян такой не по годам взрослый. Всё считал, что тот только с друзьями пиво пить горазд, да ночами по дискотекам шляться, а он молодец, всё в свои руки взял: и сестру нашёл, ещё и мерзавцу этому малолетнему по морде съездил. Даже гордость взяла Набиева-старшего за сына. Может, не такая уж и безнадёжная смена растёт?
— Роман Алексеевич, тут к вам посетительница, — приоткрыв дверь, в кабинет робко заглянула Тонечка, его новая секретарша.
Молодая, щёчки румяные, грудь — налитые яблочки. Эх, был бы он на десяток лет моложе, да меньше килограмм на пятьдесят, то бы…
— Никого не принимаю сегодня, — рявкнул он, и Тонечка вздрогнула, затряслась как осиновый лист.
Нравилось ему, что подчинённые его боятся, был такой грешок. Если боятся — значит уважают. Ведь с людьми как — чуть поводок спустишь, они совсем с привязи сорвутся и на шею запрыгнут. Порядок должен быть во всем! Жаль только, что с его домашними эта схема не работала.
— Я ей сказала, что не приёмный день сегодня, но она настаивает, не уходит… — робко проблеяла секретарша.
— Ну и пусть сидит хоть весь день, не принимаю — значит не принимаю! — грозно отрезал он, и ударил пухлой ладонью о дубовую столешницу.
Тоня понимающе кивнула и скрылась с глаз долой.
Ну что за люди пошли? Им, значит, надо, вынь да полож! И плевать, что у человека мигрень! И это он ещё не высшая ступень, что будет, когда весь город станет под его началом? Перед тем, как баллотироваться, надо в Ессентуки съездить, здоровье поправить. А то не ровен — час не выдержит моторчик политической гонки.
Еле слышно пошкрябав дверь, в кабинет снова заглянула Тоня:
— Роман Алексеевич…
— Ну что опять?
— Она говорит, что дело особой важности. На счёт вашей дочери.
Роман Алексеевич так и застыл с бутылкой "Боржоми" в руках. В груди неприятно кольнуло. Карина! Что ещё она натворила? Она же должна дома сейчас с Нонной сидеть, утром не смогла с постели подняться — похмелье, пришлось прогулять школу.
Господи, его шестнадцатилетний ребёнок страдает от похмелья. Какой позор на его голову! А тут ещё тётку эту принесло…
— Пусть заходит, — махнул рукой, предчувствуя нехорошее.
Через минуту в кабинет вошла женщина неопределенного возраста, в платье с аляпистыми маками. Рыжеватые с проседью волосы зачёсаны в неряшливую «дулю», под глазами мешки, а на скуле желтеющий фингал, который она неумело прикрыла будто случайно выпавшим засаленным локоном. На алкашку похожа, — резюмировал Роман Алексеевич, и брезгливо скривился. Но тут же одумался и взял себя в руки. Такие люди тоже его будущий электорат, а народ хочет доброго и отзывчивого главу.
— Здравствуйте, секретарь передала, что вы по поводу моей дочери пришли? — будущий мэр выдавил вымученную улыбку.
— Угу-у, — протянула тётка, с интересом озираясь по сторонам.
— Так что с Кариной?
— Какой Кариной? — захлопала глазами посетительница, явно не понимая о ком речь.
— Моей дочерью. Вы же пришли поговорить о ней? — теряя терпение, пока ещё вежливо уточнил он.
— Нет, — замотала головой. — Не знаю никакую Карину. Я по поводу Янки пришла.
Теперь пришла очередь Романа Алексеевича удивляться. Что за Янка? О ком она? Сумасшедший дом какой-то!
— Янка — это дочка моя старшая, — пояснила она, обнажая неприятные жёлтые пеньки. — Ну и твоя тоже, получается.
Она точно «того». Теперь сомнений никаких.
Роман Алексеевич с опаской покосился на её старую сумку с ободранными кожзамовскими ремешками. Надо скорее её отсюда выпроваживать, а то, не ровен час, вынет какую-нибудь гранату или дымовую шашку, а то и ножом пырнёт. Мало ли, что у этой чокнутой на уме!
— Простите, но я не понимаю о чём вы, поэтому попрошу вас покинуть мой кабинет, — твёрдо отчеканил он, хватаясь за телефонную трубку. Нужно набрать пост охраны, пусть выпроводят эту шизофреничку.
— Ну ты даёшь, совсем, что ли, не узнал? — хихикнула тётка, жеманно поправив причёску. — Это же я, Галя. Галя Иванникова.
Какая Галя? Может, и были в его жизни Гали, но точно не такие убогие. Он себе цену всегда знал и женщин выбирал видных, породистых. А эта, судя по лицу, какой год не просыхает.
— Да ты не тушуйся, я тебя тоже не сразу узнала. Вот, — она открыла сумку, и Набиева-старшего чуть удар не хватил. Но вместо гранаты она извлекла смятую газету. — Фото твоё тут увидела. Нашёлся, пропащий. Я уж думала, с концами сгинул. Ан нет, земля она круглая.
Он презрительно покосился на «Районный вестник».
— Ну да, фотография моя, с открытия после реставрации городского дома культуры. Но вы меня однозначно с кем-то путаете.
— Да не путаю я! — не спрашивая разрешения, Галя села в кресло напротив, аккуратно разгладив складки платья. — Вспоминай: семьдесят четвёртый год, лето. Этот вот, — ткнула пальцем с облупившимся лаком на фото, — дом культуры. Только он тогда старый был совсем, штукатурка на голову сыпалась. Кинотеатр на первом этаже ещё был…