Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
Устав от всего чужого — и от чудовищного собора вычурной и угрюмой архитектуры, и от многоэтажных зданий, серых и тяжелых, как слоновьи зады, со строгими зеркальными дощечками на дверях: банк такой-то, банкирская контора такого-то, и от жирного готического шрифта вывесок и реклам, и от пестроты витрин модных магазинов, где каждая мелочь кусалась, точно бешеная, — я отправлялся в музеи и как зачарованный поднимался по белым мраморным ступеням Пергамского алтаря или медленно-медленно шел по Улице Процессий Вавилона к синим, как само небо, зубчатым воротам, и оранжевые львы на стенках беззвучно разевали
Полотна Дюрера, Кранаха, Гольбейна, каменная головка Нефертити, научившейся таинственно улыбаться еще за несколько тысячелетий до Моны Лизы, запеленатые мумии, золотые скарабеи, монеты времен Карла Толстого и Людовика Дитя.
А может, хорошенького понемножку?
Хорст несколько презрительно назвал всё это «древними черепками». Не разделяя его фрондерства по отношению к древним цивилизациям, на другой день я всё же решил прекратить экскурсии по музеям и отправился в Веддинг.
Веддинг, Нойкёльн и Моабит считались красными форпостами Берлина. В этих районах влияние коммунистов было чрезвычайно сильным, и самым популярным человеком считался там Эрнст Тельман.
И хотя я догадывался, что не увижу в Веддинге баррикад с простреленными в пороховой копоти знаменами и вооруженных красных фронтовиков, отражающих натиск штальгельмовцев и полицейских, сердце мое затрепетало, — а вдруг что-то случится и понадобится моя помощь.
После шумных улиц и площадей центра рабочий район показался мне очень тихим, даже несколько провинциальным. На его узковатых и довольно однообразных улицах было совсем мало прохожих. Рабочий день кончился несколько часов назад, и жители Веддинга, по-видимому, отдыхали. Только хозяйки с большими кошелками в руках заходили в продуктовые лавки в надежде, что в конце дня продавцы окажутся поуступчивее и тогда можно будет купить картофель и шматок свинины на завтра.
В тишине наступающих сумерек громко звучали какие-то сухие хлопки. Они не были похожи на выстрелы, тем более что почти каждый хлопок сопровождался могучим хохотом. В приземистом длинном здании с широко распахнутыми дверями собралось порядочно народа. Большие деревянные шары, пущенные сильной рукой по желобу, врывались в расположение кеглей и производили там страшное опустошение.
Противником сухонького подвижного человека в жилетке и с засученными по локоть рукавами оказался, к моему величайшему удивлению, здоровила-полицейский с обширнейшим задом, туго обтянутым синей диагональю бриджей. Собственно, я видел только один его зад. Согнувшись в три погибели и широко расставив ноги, он нацеливался деревянной бомбой в стройную шеренгу кеглей и самозабвенно сипел:
— Вот я их сейчас… прямо в брюхо…
Шар пронесся по лотку, и — бах… бах… бах… — кегли рухнули как подрубленные.
«Браво, Ганс, браво!», «Ты колоссальный истребитель кеглей!», «А ну, Вернер, ставь Гансу очередную кружку!» — загалдели кругом.
Человек в жилетке сокрушенно шлепнул себя по ляжкам:
— Сегодня ему везет, как идиоту… Еще одну, хозяин!
Полицейский наконец выпрямился и победоносно огляделся:
— Ваш хваленый Вернер — чемпион мазил!
Ему подали кружку пива, и он опрокинул ее в красную усатую пасть.
— Еще одну, — предложил Вернер. — Теперь-то я отыграюсь!
— Давай, я только начал входить во вкус.
— Сколько пива поместится в твоем брюхе, Ганс? — спросил кто-то.
Шупо ткнул кулаком в свой безграничный живот:
— Это бездонная бочка… Ведь стоит только открыть кран…
Кругом заржали:
— Ты пропал, Вернер… Он пропустит через себя все запасы пива.
Вернер подбросил на ладони тяжелый шар.
— По две кружки партия, — предложил он отчаянным голосом.
На табурете аккуратно сложены мундир, пистолет в кобуре и резиновая дубинка.
— По две, так по две, — согласился он, и Вернер пошел ставить кегли.
Я вышел из кегельбана со смутным ощущением какой-то неправды. Рабочий и полицейский, играющие в кегли, чем-то напоминали мне кошку и сосущих ее белых крысят, которых я видел в Московском зоопарке.
Полицейские разгоняли демонстрации, арестовывали рабочих, нещадно избивали их… А тут вдруг катают вместе шары и пробавляются пивом. И зрители, тоже рабочие, в полнейшем упоении, хотя их товарищ проигрывает полицейскому. И это не где-нибудь, а в Веддинге — красной крепости Берлина!
За день я порядком оттоптал ноги, да и хотелось уже ость. Поэтому я зашел в первую попавшуюся пивную и попросил сардельку с капустой и кружку пильзенского.
Темноватый зал с низким потолком, стойка, за которой ловко орудовал тяжелыми пивными кружками грузный, потный старик, развесистые оленьи рога на стене, используемые вместо вешалки, крепкий пивной дух, тяжелая завеса табачного дыма…
За большими узкими столами, вплотную друг к другу, сидели люди в синих мятых картузах и кепках, в рабочей одежде, пахнущей железом и машинным маслом.
В мутном свете двух лампочек, окруженных сиреневым нимбом табачного дыма, лица сидящих казались нездорово-серыми, расплывчатыми, до крайности утомленными.
За одним из столов четверо играли в карты.
Из глубины зальца доносился треск домино и возбужденные выкрики игроков.
Человек, сидевший напротив, читал «Роте Фане» [25] . Я не видел его лица, — оно было закрыто развернутой газетой, видел только кисти рук, темные, тяжелые, с плоскими деформированными пальцами. Время от времени, ни к кому, собственно, не обращаясь, он комментировал прочитанное: «А ведь прямо в глаз Мюллеру!..»; «Ловко чешет проклятых соглашателей!..»; «Мы дохнем с голоду, а они строят броненосец…»
25
«Роте Фане» («Красное знамя») — газета, центральный орган Коммунистической партии Германии.
Никто из сидящих рядом не обращал внимания на чтеца. Каждый говорил о чем-то своем: об умирающей от чахотки жене; о каком-то пройдохе Ленцере («взял десять марок, обещал устроить подносчиком и теперь не показывается»); о квартирной плате, которая растет, словно поганые грибы под дождем; о конфликте с мастером («разорался вчера: недоволен, так убирайся к дьяволу, не очень-то ты нужен заводу»); о предстоящей лотерее («купил десять билетов в одной серии, может, повезет, выиграю ковер или пианино!»)…