Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— Отличное вино!
— Я рад, что оно вам понравилось. Прозит, камрад!
Мы подняли бокалы.
— Меня зовут Герхард.
— А меня Даниэль…
— Вас, Даниэль, никогда не мучит сознание, что вы родились слишком рано или слишком поздно?
— Я как-то не думал об этом.
Герхард ловко вскрыл устрицу и, брызнув на нее лимоном, жадно проглотил.
— Вы студент, Даниэль?
— Кончаю коммерческий факультет. Таково желание отца.
— Ваш отец?..
— У него небольшая фабрика кружев.
— И он, естественно, хочет передать бразды правления своему сыну?
Я молча пожал плечами. Что он прицепился ко мне, как репейник к собачьему хвосту?
— Вас раздражает моя болтливость? Я много выпил сегодня. И знаете, хочется поговорить по душам. Ведь
Он проглотил еще одну устрицу и, как бы набравшись сил, продолжал:
— Вот вам всё, по-видимому, ясно. Вы получите коммерческое образование, папа передаст вам предприятие, и вы всю жизнь будете распутывать ваши льежские кружева. И денег у вас будет предостаточно для маленьких прихотей и скромных удовольствий. А я… Родители наградили меня слабой грудью, Даниэль, и военная карьера мне улыбнулась. Я кончил Кёнигсбергский университет по математическому факультету со степенью магистра. Зачем? Почему? Уж не прикажете ли облачиться в голубой сюртук профессора гимназии и обучать великовозрастных балбесов интегрированию! От нечего делать я стал заниматься философией и обнаружил родство душ моей и Эдуарда Гартмана. Вы знакомы с его учением? Впрочем, вам, будущему фабриканту, больше к лицу модный ныне прагматизм. А Гартман — субъект мрачный, и юным здоровякам вряд ли придется по вкусу его категорическое требование отказаться от всякого счастья — земного и небесного!.. Вам не наскучила моя болтовня? Давайте разопьем еще бутылочку «Мозельвейна»… — И, не дожидаясь моего согласия, властным жестом подозвал официанта: — Еще одну. Но только не превращайте ее в лед… Лед! — Он неожиданно залился высоким смехом. — Лед! Он пришел мне на помощь. Вижу, вы недоумеваете, Даниэль… Или вам кажется, что я пьян? Уверяю вас, я достаточно крепко держусь в седле. Так о чем же это я?.. Да, весьма вероятно, что под влиянием Гартмана я в один прекрасный день взял бы старый отцовский парабеллум и пустил себе пулю в висок. Но тут, — он на мгновение задержал дыхание и сказал тихо, почти шепотом: — тут мне удалось познать великую взаимосвязь льда и огня, льда и огня!
«Всё же ты здорово накачался, голубчик, хоть и уверяешь, что крепко сидишь в седле, — подумал я. — Ладно, послушаем еще немного».
— Друзья познакомили меня с работами величайшего ученого нашего времени. Я с восторженным трепетом произношу его имя. Ганс Гербигер — гениальный познаватель Вселенной. Вы коммерсант, Даниэль, — на этот раз он уже не заглушал презрительной интонации, когда упоминал о якобы моем жизненном призвании, — и вряд ли разбираетесь в астрономии… если она не на уровне романов Фламмариона!
— Нет, почему же… Мы проходили курс, — пробормотал я.
Герхард еще более искривил свои змеевидные губы:
— Я его тоже проходил, и это ни черта не стоит! Вы не обижайтесь, Даниэль, я вынужден говорить о гипотезе Гербигера максимально популярно, иначе вы просто ничего не поймете. Но прежде всего я хочу сказать, что все наши прославленные ученые мужи — Планк с его квантам действия, этот пархатый Эйнштейн, мессия международного еврейства, — не стоят и выеденного яйца по сравнению с Гербигером: они ткут Вселенную из множества элементарных частиц, которые всего лишь игра больного воображения. Мир, Даниэль, гармоничен и прост, и это доказал Ганс Гербигер, нашедший две составные: лед и огонь.
Трио музыкантов — пианист, скрипач и виолончелист, выпив по рюмочке шнапса, поднесенного ресторанными меломанами, заиграли тягучее танго. Тотчас же погасли люстры, настольные лампы, и зал окутал таинственный полумрак — зажглись бра под голубыми колпаками.
На наш столик падал лимонный свет луны, почти лежавшей на черной крыше здания напротив.
— Вы видите луну, Даниэль?
— Ее трудно не заметить.
— Э-э… Я неудачно выразился. Наступит время, и она рухнет на землю так же, как и три ее предшественницы. Колоссальный ком льда! И навстречу, из разверзнутых недр Земли, рванется океан огня. Чудовищный катаклизм! Гибель и обновление мира…
«Да он не только фашист, но и самый явный псих», — тревожно подумал я. В синей полутьме, в близком соседстве с ненормальным магистром я чувствовал себя не в своей тарелке. И, как вчера с разъяренным безработным, я постарался быть уступчивым и мягким:
— Ну и упадет… Падают же на землю всякие там болиды и метеоры. И если катастрофа произойдет через миллион лет…
— А почему не через десятилетие, не через год, не завтра? Только один человек на свете знает точно, когда это произойдет, — Ганс Гербигер! Но он не посвятил в тайну даже самого фюрера.
— Кого, кого? — переспросил я.
Герхард порывисто вскочил, вытянулся в струнку и по-фельдфебельски гаркнул:
— Адольф Гитлер! Наш фюрер. Хайль Гитлер! — И выбросил правую руку с раскрытой ладонью.
Ну, начинается цирк! А Грета утверждала, что они здесь и носа не высовывают. Я был готов к чему угодно, но… ничего не произошло. Всё так же рыдала скрипка, и в тон ей гудела виолончель, вспыхивали на мгновение и тухли бра на стенах, шелестели подошвы кельнеров и танцующих. Только какой-то господин с гофрированным затылком бросил, скорее печально, нежели возмущенно: «Молодежь совершенно разучилась пить», — и пригубил бокал с пивом.
Герхард сел и доверительно сообщил мне, что знаменитый астроном Гербигер — по происхождению австриец, так же как и сам фюрер. И фюрер его чрезвычайно почитает и безусловно верит в гипотезу льда и огня, ибо чистокровные арийцы, ну не все, конечно, а только избранные, — потомки Гигантов.
— Каких еще гигантов, Герхард? Что вы говорите?
— Сверхлюдей, мой птенчик, полубогов, о которых Ницше мот только мечтать.
И он поведал мне поистине удивительные вещи.
Луны, — а их, оказывается, было несколько штук, — имели свойство валиться на Землю. И всякий раз, когда, преодолев всемирное тяготение, очередная Луна оказывалась в опасной близости от нашей планеты, в результате воздействия каких-то там токов и лучей начинался процесс мутации и погибающее человечество высиживало страусовое яйцо — малочисленное племя Гигантов, становившихся на время владыками мира. И, видно, Луна подчинялась их воле, ибо, трахнувшись на Землю, сохраняла Гигантов на развод. Где они скрывались и как себя чувствовали, когда лед входил в соприкосновение с огнем, Герхард не знал. Но вот фюреру — по-видимому, единственному из всех человеков — удалось как-то вступить в контакт с Гигантами, и он, так сказать, поднялся почти на один уровень с ними. Именно Гиганты подсказывают фюреру правильное решение всех мировых вопросов. И так как человечество уже дошло до самого пика деградации и вырождения, ждать наступления очередного лунопадения, очевидно, уже недолго. А раз так, то следует хорошенько подготовиться к встрече с Гигантами, которые возродятся, как феникс из пепла, и эта подготовка — очистка планеты от человеческого дерьма, от всяких там евреев, цыган, негров и славян — грандиознейшая задача, которую должны осуществить национал-социалисты, и он — Герхард фон Люцце — в их числе.
— Понимаешь теперь, дружище, каковы масштабы нашей исторической миссии? — переходя на «ты», воскликнул Герхард. — Ты мне понравился, Даниэль, и я сочту за… постой… как же это на вашей тарабарщине… — Он хмурился и мотал головой, как заупрямившийся мул. — А-а! L’honneur… Постой! Cela vous fait honneur… То есть сочту за честь рекомендовать тебя в нашу партию. Ты славный парень, хотя и запутался в своих кружевах… Логге — бог огня, и ты, может быть… Я дам тебе свою визитную карточку и заставлю прочесть труды доктора Гербигера… Обер, обер! Вы оглохли от этого дурацкого пиликанья?.. Счет!!!
Три двойных «Мартеля» сделали свое дело. Он был тяжело, безнадежно пьян. С трудом расплатился, не забыл бросить мне визитную карточку и, весь какой-то стеклянный и неестественно прямой, зашагал, не сгибая колен.
Обер снял с вешалки его пальто, догнал и нежно взял под локоть.
Уф! Пронесло… Итак, Герхард фон Люцце, очарованный моим черепом, готов рекомендовать меня в партию национал-социалистов. Вот так история! Я ни капельки не опьянел, выпив несколько бокалов легкого белого вина, но голова ужасно болела. Череп просто распирало от бредовой белиберды, которой меня весь вечер пичкал нацистский молодчик.