Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— Постойте-ка, Дмитрий Иванович, — начал он, держа полную лампадку на уровне глаз. — Мы с братом на прощанье совет вам деликатный дать желаем. Вы там в своем ответственном учреждении работаете не за страх, как говорится, а за голую идею, поскольку состоите в комсомоле, да еще в партейных ходите. Но я вам, драгоценный мой, такую мыслишку подкину: коли подпругу без разумения подтягивать, то она очень просто лопнуть может.
— Подпруга лопнет — брюхо вывалится, — подтвердил Василий.
— А куда же ему деться? Всенепременно вывалится, — продолжал Кузьма. И, отставив лампадку, вдруг заговорил вполголоса,
— Да нет же, Кузьма Галактионович, мне это и в голову не приходило, — попробовал возразить я, хотя, по правде сказать, именно так и думал.
Но Кузьма поднял свою ручищу — словно семафор закрылся — и снизил голос совсем до шепота:
— Приходило не приходило, не в этом пуп вопроса, как, бывало, папенька наш говаривал. Мы, Дмитрий Иванович, хоть газеты и не читаем, а сведения имеем самые проверенные. Недавно вот с Аркадием Палычем и с Наумом Григорьевичем… Головастые господа! Уж как им советская власть хвосты поприщемила, а начего, опять полной рысью идут. Предоставили они нам сведеньица по части международного вопроса. Расшлепают нас, Дмитрий Иванович, как бог черепаху, и в самом близтекущем времени.
— Кто расшлепает? Кого? — спросил я в полном недоумении.
— Эх ты господи! Неужели сами не сообразили? Когда нэп вводили, Ленин, значит, вожжи отпустил, пусть, мол, конь сам дорогу ищет. И Антанта к этому фокусу-мокусу со снисхождением отнеслась — дурь-то повыветрится, и опять можно будет с Россией дела делать. Ан не тут-то было! Опять вожжи натянули, опять хлыстом по бокам шпарят. А Европе это ни к чему, да и американский дядюшка недоволен. Вот и хотят они нас того… — Кузьма выставил руку ладонью вверх и с грохотом прихлопнул ее другой ладонью. — Уконтрапупить! Завоевать и свой европейский порядок завести.
— Это всё и без вашего Аркадия Павловича известно. Империализм мобилизует все свои силы для последнего боя. Но международный пролетариат начеку. Он не допустит разгрома первого в мире рабоче-крестьянского государства.
— Слышь, Кузя, что Дмитрий Иванович говорит? — Липочка победительно посмотрела на Кузьму. — А вы, Дмитрий Иванович, ну просто оратор!
— Ты, Липа, не суйся. Знаешь поговорку: волос долог, да ум короток. Я с Дмитрием Ивановичем как мужчина с мужчиной…
— Помолчи-ка, Липка! — выдавил из себя Василий и угрожающе рыгнул.
— Я всё это к тому, — продолжал разглагольствовать Кузьма, — что время наше, так сказать, без почвы под ногами. Международный-то пролетариат может и недосмотреть. Пушки вдарят, аэропланы налетят, бомбы на Кремль повалятся. А они, то есть пролетарии ваши, тотчас же митинговать начнут. Ай нам от этого легче станет? Нам-то с братухой что! Лошадки наперегонки по всей земле бегают. Мы — наездники, а вы человек партейный…
«Куда он гнет?» — возмущенно, но и с некоторым интересом думал я. Никогда еще не слышал я от Кузьмы Галактионовича столь откровенных политических суждений. Это его нэпманы, что возле тотализатора вертятся, накачали.
— Вы о моей судьбе не беспокойтесь. Не понимаю, что это вам вздумалось такой разговор вести!
— Вы его не слушайте, — мазнув мне ухо губами, прошептала Липа. — Кушайте лучше. Позвольте-ка я вам наливочки подолью.
И она налила мне стопку доверху, чокнулась и проворковала: «Ваше здоровьице».
Но Кузьму не так-то легко было своротить.
— Молоды вы еще очень, Дмитрий Иванович, и, как замечаю, только вперед смотрите, а по сторонам не оглядываетесь, словно норовистый конь в шорах. А мы с Васяткой к вам присмотрелись и имеем сердечное желание помочь оказать.
— В чем? — спросил я, отхлебывая глоток тягучей, как сироп, наливки.
И тут мне показалось, что за столом сидят по крайней мере восемь братьев-близнецов и каждый из них заговорщицки подмаргивает мне левым глазом.
— В жизни, — отрубил Кузьма. — В понимании, что к чему. Ничто не вечно под луной, говаривал, бывало, папенька. Он ведь у нас и книжонки почитывал! Наступит ежели лихое время, вы прямиком сюда, к Костылевым. И уголок уютный предоставим, и лошадок укажем. Поставите на какую-нибудь темненькую — смотришь, и захрустят в кармане червонцы или там фунты. У нас, Дмитрий Иванович, бухгалтерия особая, дважды два, а получится пять!
— Спасибо за доброе ко мне отношение, Кузьма Галактионович. Но только, — тут я невольно повторил слова Пятницкого, — в рай я на ваших Петушках не поеду… И зря вы всю эту контрреволюционную агитацию разводите. Коли нападут, то уж обязательно морду в кровь разобьют свою… Так что не надейтесь, и этот ваш… ну, Аркадий, что ли, пусть заткнется. Сволочь он!
И тут Кузьма захохотал. Широко разинув рот, сверкая золотой верхней челюстью и откинув голову, несколько раз гулко выкрикнул «хо!».
«Точно Принц залаял», — подумал я.
— Что верно, то верно, сволочуга он, этот Аркашка, — совершенно спокойно сказал Кузьма. — Проницательно вы, Дмитрий Иванович, людей видите.
— Да я его никогда не видел и видеть не хочу.
— А на что вам его видеть? Портрет у него никудышный — на хорька рожей смахивает. А насчет всяких там ллойд-джорджев и макдональдов, так это просто к слову пришлось. Сам веру большую в непобедимую нашу Красную Армию имею. Ведь мы с Васяткой из рук самого Семена Михайловича Буденного призы получали. Да с таким героическим командиром и сам черт не страшен.
«Куда же он всё-таки гнет?» — опять подумал я. Проклятая вишневка неторопливо делала свое дело: ноги у меня отяжелели, мысли дробились и ускользали, смех щекотал горло. И хотя я старался сосредоточиться и изо всех сил стискивал челюсти, чтобы не выпустить ненужного слова, в голове колыхался туман и речь Кузьмы доходила только в отрывках. Я, конечно, понимал, что он хочет быть моим другом, а в понятие дружбы вкладывает принцип: мы — вам, а вы — нам. И что мы — вам, то есть он — мне — это какие-то комбинации на беговой дорожке, в результате которых в моих карманах застрянет «большая деньга», и тогда хоть заказывай шевиотовую тройку у самого Журкевича. А вот чего он ждал от меня и почему смотрел такими умильными глазами, а молчальник Василий, как китайский болванчик, кивал головой, а Надежда Ивановна с пылающими пятнами на щеках беспрерывно улыбалась и трясла кудряшками, я никак не мог взять в толк.