Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам
Шрифт:
— Пойдем в парк, Даниэль. Там так хорошо! — сказала она низким незнакомым голосом.
И хотя я отлично понимал, что обращается она не ко мне, а через меня к какому-то неведомому мне парню, я насилу удержался, чтобы не вскочить из-за стола и не крикнуть: «А что в самом деле! Пойдем!»
— Я охотно… Но, ты сама понимаешь, сейчас я должен бежать в Киндербюро.
— После первомайской демонстрации мы устроим маленький пикник, — пообещал Шталь-старший. — Иоганна испечет наше любимое печенье с кардамоном, и мы прихватим нисколько бутылочек черного пива.
Глаза Ани потухли, стали обыкновенными, привычными.
— Конечно, каждый пойдет по своим делам… Ведь и у меня нет времени разгуливать
Руди подтянул кольцо, перехватывающее концы красного платка, поближе к горлу и нетерпеливо бросил:
— Собирайся, Даниэль. Бруно, наверное, давно уже ждет нас.
В Доме Карла Либкнехта я что-то не обнаружил такого же благодушия, как в семействе Шталей. Напротив, и Бленкле и Грета были сильно встревожены слухами о какой-то каверзе, подготовляемой правительством Мюллера.
Коммунисты — депутаты рейхстага и Прусского ландтага — утверждали, что их коллеги — социал-демократы — что-то знают и это «что-то» имеет прямое отношение к предстоящей демонстрации. И уж во всяком случае нельзя было бы не обратить внимания на информацию нашего парня, работающего в Берлинском полицейпрезидиуме. По его словам, высшие полицейские чины обсуждали какой-то совершенно секретный приказ Цергибеля, после чего вся берлинская полиция приведена в состояние готовности номер один.
Мы сидели в кабинете Бленкле и пытались разгадать поступившую информацию. Что задумал Цергибель? Защитить демонстрирующих членов его партии от провокационных выступлений «Штальгельма»? Но господин Цергибель очень мало походит на наседку, собственным телом прикрывшую цыпляток от коршуна. Тут что-то другое. Не допустить демонстрантов на центральные магистрали города — на Унтер ден Линден, на Люстгартен и Алекс?! Чтобы у буржуев не испортилось пищеварение от вида марширующих отрядов красных фронтовиков [38] , от алого плеска знамен и транспарантов?.. Что ж, такая версия куда более правдоподобна! Но мы прорвемся, мы проложим путь через любые преграды, и центр Берлина, пусть пока только на несколько часов, но всё же будет наш.
38
Союз красных фронтовиков — организация рабочей самообороны, созданная Коммунистической партией Германии в 1924 году. Запрещена правительством Мюллера в мае 1929 года.
В эти дни Дом Карла Либкнехта был набит рабочими в серой полувоенной форме. Но ведь у них нет оружия! Что можно сделать голыми кулаками против ножей и кастетов штальгельмовцев? Чем станут они защищать детей от тяжелых дубинок полицейских?
Я высказал свои сомнения Бленкле. Он вытаращил на меня глаза:
— Откуда у тебя такая кровожадность, Даниэль? Это очень опасно — снабжать холодным оружием красных фронтовиков и юнгштурмовцев. Горячие головы могут пустить в ход ножи и в любом случае виноватыми будем мы — коммунисты. Пусть уж «Штальгельм» и «Вервольф» бряцают своими кортиками! Не такое оружие решит вопрос «кто кого» на последних баррикадах. — И вдруг рассмеялся: — Прости, но я представил себе, как ты ожесточенно дуэлируешь на кинжалах с каким-нибудь штальгельмовцем.
— А ну тебя к черту, — притворно обиделся я.
Каких-нибудь двадцать минут назад, повстречавшись с Гретой Вильде, я неосмотрительно пообещал быть рядом с ней на демонстрации.
— Мы поручим двум, нет, четырем юнгштурмовцам охранять твою драгоценную особу, — насмешливо сказала она, но тут же тряхнула колокольцами черных волос и совсем серьезно добавила: — Ладно, пойдем вместе, если ты этого хочешь. И я присмотрю за тобой.
Мне пришлось проглотить эту пилюлю.
Бомба разорвалась на другой день. Имперский министр внутренних дел, старый член социал-демократической партии Карл Зеверинг подписал декрет о запрещении первомайской демонстрации трудящихся в Берлине. А выполнение декрета было возложено на полицей-президента Цергибеля.
— Быть этого не может! — выкрикнул Фриц Шталь и дрожащими от возмущения пальцами скомкал и швырнул на пол листы «Форвертса». — Какое-то чудовищное недоразумение! Ни один честный социал-демократ не позволит, чтобы у него отняли право, завоеванное в многолетней революционной борьбе. Я выйду на демонстрацию!
Ани сидела бледная, напряженная, решительная.
— Я пойду с тобой, папа, — сказала она.
Руди покачал головой:
— Теперь не может быть и речи, чтобы юные спартаковцы приняли участие в первомайском шествии. Начнется стрельба. Будут убитые, раненые. Это не для детей!
А я вспомнил синий тугой зад шупо, играющего в кегли. Завтра, быть может, он выстрелит в грудь того самого Вернера, которого победил в единоборстве больших деревянных шаров. Да, вот и надвигаются часы, когда рабочим придется отстаивать свои права с оружием в руках. И тут ножами и кастетами, конечно, не обойтись.
Центральный Комитет вынес решение: демонстрации состоятся. Зеверинг говорит «нет», а мы — «да, да, да!» Уступить сейчас коалиционному правительству Мюллера — значит потерпеть сокрушительное поражение. Мы сметем полицейские заслоны и прорвемся в центр. На наших транспарантах призывы, выношенные в наших сердцах. Мы не хотим новой войны! Мы не желаем, чтобы правительство тратило деньги на броненосцы, в то время как уже два миллиона пролетариев потеряли работу и обречены на голод и нищету. Мы не позволим империалистам обрушиться на Советский Союз — родину рабочих людей всего мира! Да здравствует Первое мая — международный день пролетарской солидарности! Рот Фронт! Рот Фронт! Рот Фронт!
В Веддинге, Нойкёльне, Моабите и других рабочих районах шла незаметная постороннему взгляду, но бешено напряженная подготовка к завтрашнему выступлению.
Пивные были переполнены, однако кружки на стойках оставались девственно чистыми. Посетители разговаривали между собой вполголоса и сразу же замолкали, когда слово брал представитель партийного комитета.
Дом Карла Либкнехта, редакция «Роте Фане» и другие здания, где размещались различные учреждения партии, охранялись красными фронтовиками.
На центральных улицах и площадях появились усиленные полицейские пикеты.
Штальгельмовцы шатались по тротуарам целыми стаями, горделиво принимая заискивающе благодарные улыбки цилиндров, котелков и меховых боа.
С душераздирающим воем проносились «полицейфлитеры» — скоростные пикапы с вооруженными короткими карабинами шупо.
— Нет, стрелять в демонстрантов они, пожалуй, не посмеют, — говорил Бленкле, скорее обращаясь к себе самому, нежели к нам, собравшимся в его кабинете. — И всё же надо быть готовыми ко всему. Все отряды юнгштурмовцев передаются в распоряжение руководства Союза красных фронтовиков. Надо сконцентрировать наши силы. В ЦК — круглосуточное дежурство. Карел Фридеман, Эмиль Кортман и… и ты, Даниэль.
Я посмотрел ему в глаза:
— Это ты так решил, Конрад?
— Решил ЦК. Тебе запрещается участвовать в демонстрации, — сказал он сурово и непреклонно.
А когда мы расходились, Конрад попросил меня на минутку остаться.
— Ты живешь в Карлхорсте. Это порядочный конец, и я думаю, что тебе нет никакого смысла катать туда и обратно. Оставайся-ка, брат, здесь. Диван, — он кивнул головой в сторону древнего сооружения, обшитого черной клеенкой, — в полном твоем распоряжении. Спокойной ночи, Даниэль. Выше голову!