Давайте напишем что-нибудь

Клюев Евгений Васильевич

А иногда надо создавать напряжение и позволять ему достигать апогея, то есть точки, в которой нет возможности оставаться ни секунды, – так хочется выйти. Часто по этому признаку целое художественное произведение бывает возможно квалифицировать как апогей – в силу постоянно возникающей у читателя острой потребности покинуть мир авторской фантазии навсегда. Впрочем, что касается настоящего художественного произведения… те, кто хотел покинуть его, уже сделали это и, наверное, обращаться к ним поздно: не докричишься. Но ты, мой бесценный читатель, надеюсь, все еще тут: поверь же, автор сделает для тебя все, что в его силах, создав такое невероятное напряжение в структуре художественного целого,

что твоя крепкая нервная система наконец не выдержит. А ты ведь, дорогой, и сам только к этому и стремишься – признайся… Как подогревает наш интерес к произведению искусства возможность получить нервный срыв! И чем продолжительнее срыв – тем лучше: тем, стало быть, мы впечатлительнее, а значит, и рафинированнее. «Ах, я не мог читать без слез!» (допустим) – это уже хорошо. «Я был потрясен настолько, что долго не приходил в себя» (якобы) – это прекрасно. «Я схожу с ума от настоящего художественного произведения!» (дескать) – это восхитительно. «Мне казалось, я умру, когда дочитаю!» (вообразим себе) – это идеально, но крайне. К летальному исходу отношения с читателем вести все-таки не спортивно. Вполне достаточно, если, прочитав то или другое художественное произведение, читатель непосредственно по этой причине закончит свою жизнь в психушке – большего и желать нечего. Пусть какая-нибудь бодрая самаритянка станет посещать его в редкие приемные дни, приносить в узелке пирожки с выменем и гордиться тем, что знакома с таким тонким существом, которое не вынесло встречи с искусством – пирожки же с выменем спокойно ест.

Впрочем, что-то я заболтался… нам ведь давно уже куда-нибудь пора! Причем подумалось мне (внезапно подумалось… внезапно и как-то независимо от меня, да и не только от меня – вообще от кого бы то ни было независимо подумалось… безлично, одним словом, подумалось: как «стемнело»…), что нам давно уже пора в Италию: во-первых, там мы еще не были, а во-вторых, только нас там и не хватало. Так и представляется: приезжаем в Италию, а именно на Сицилию, и спрашиваем прямо на вокзале в Палермо третье какое-нибудь лицо (первое и второе – пропустим: в Палермо каждый первый и второй – мафиозо): «Простите, пожалуйста, не скажете ли Вы, Вам нас хватало?» И Третье Лицо ответит, не то чтобы не долго думая, а просто вообще не думая: «Мамма миа, да я Вас вообще первый раз в жизни вижу!» (Умный человек, читая эти простые строки, сразу понимает, что конкретно они доказывают. Конкретно они доказывают следующее: мы на Сицилии – большая редкость, то есть нас там явно не хватает).

Ну вот мы и в Палермо – и Третье Лицо именно сейчас ошарашено взирает на нас, держа в руках цитрусовые, оливковые и виноградные: в любой энциклопедии можно прочесть, что именно таковые и произрастают на Сицилии.

– Что делать будем? – спрашиваем мы ошарашенное Третье Лицо, и Третье Лицо в свойственной итальянцам эмоциональной манере горячо посылает нас куда-нибудь. Мы соглашаемся от всего сердца, однако просим показать дорогу. И тут уж Третьему Лицу ничего не остается, как отправиться в дальний путь, легкомысленно указанный им же, вместе с нами, а нам – следовать за Третьим Лицом, тщетно пытаясь сообразить, что же дальше делать с этим, в сущности, излишним для нас персонажем.

– Чем Вы занимаетесь, Третье Лицо? – интересуемся мы, раз уж все равно предстоит его куда-нибудь пристраивать.

– В настоящий момент? – тонко улыбается Третье Лицо и, не дожидаясь ответа, отчитывается: – В настоящий момент я провожаю вас по легкомысленно указанному мною адресу. В то время как вообще-то, до знакомства с вами, я шел домой. Впрочем, дом мой по тому же адресу, к сожалению, и находится. Неудачный район, видите ли… Так что я шел домой и нес дары природы, вот эти… – Тут Третье Лицо предъявляет цитрусовые, оливковые и виноградные.

– Вы намеревались съесть их дома? – спрашиваем мы, просто чтобы поддержать беседу, которая так удачно складывается.

– Нет, нет и еще раз нет! – горячо не соглашается Третье Лицо. – Я собирался накормить ими дорогого гостя, который с минуты на минуту постучит в мою дверь.

– Вы так проницательны или договорились с дорогим гостем заранее?

Третье Лицо неожиданно смущается и, ковыряя тапочком сицилианский песок, признается:

– Меня предупредили. Сказали, к нам едет ревизор. – И, пресекая культурную ассоциацию собеседников, добавляет: – Только попрошу без Гоголя Николая Васильевича, родившегося в 1809 и умершего в 1852 году!

Сообщив эти обезоруживающие подробности, Третье Лицо со смехом начинает скорбное повествование о своей нелегкой жизни, которое мы щедро позволяем себе привести фрагментами: «Родился… сначала ничего не понимал… потом все понял… захотел умереть, но не смог… встретил настоящих друзей… указали путь… пошел по нему… очутился в Италии… сбился с пути… едет ревизор… ну вот мы и дома».

…Последнее сведение прозвучало несколько невпопад, но дверь была уже распахнута – и Третье Лицо с порога получило звонкую, как песня жаворонка, оплеуху от дорогого гостя, который, оказывается, поджидал Третье Лицо непосредственно у порога же.

– Вы ко мне? – сразу не поняло Третье Лицо. Лицо Третьего Лица медленно краснело, запоздало переживая оплеуху.

– А ты как думал, гаденыш? – вопросом на вопрос ответил дорогой гость.

– Я так и думал, – успокоило дорогого гостя Третье Лицо и предложило: – Фруктов не хотите?

– Фруктов? – зловеще усмехнулся дорогой гость. – Да нет, спасибо. Не ем я.

Категоричность заявления смутила Третье Лицо настолько, что оно поспешно съело пару-тройку цитрусовых, выбрав самые незрелые и с виду вообще не съедобные. Дорогой гость наблюдал за этим с быстро ослабевающим интересом и к концу поедания сказал:

– Мой интерес ослабел окончательно.

– Что же теперь будет? – с неподдельным ужасом спросило Третье Лицо.

– Теперь будет очень плохо, – отчеканил дорогой гость и коротко попросил: – Колись.

Третье Лицо начало колоться, но очень неумело – просто до такой степени неумело, что дорогого гостя тут же передернуло от демонстрируемого уровня непрофессионализма.

– Хорош колоться, – опять попросил он. – Сейчас на место пойдем.

На месте, подняв с сырой земли обгоревшую спичку, больше уже никакой не гость безжалостно сломал ее сильными пальцами, после чего задал нижеследующий вопрос:

– Много коробков у тебя еще осталось?

– Четыре тысячи шестьсот сорок один, – отчеканило Третье Лицо, как пионер на линейке.

– Сколько ты за них хочешь?

Третье Лицо до неузнаваемости исказила гримаса. По Третьему Лицу покатились слезы. Третье Лицо в один присест покраснело и побледнело.

– Дорогой гость, – начало было упомянутое лицо, но никакой уже больше не гость откорректировал творимый текст в зародыше:

– Я тебе больше уже никакой не гость, гаденыш. Начинай торговаться честно.

Третье Лицо торговаться не начинало.

Повременив, больше уже никакой не гость устало спросил:

– Кто твой шеф?

– Редингот, – прозвучало в ответ.

– Где он сейчас?

– Да кто ж его знает… – Третье Лицо начало нервно поедать оливковые.

– Я знаю, – неожиданно сказал не гость и зловеще добавил: – Я вообще все знаю.

– Мне это известно, – уважительно реагировало Третье Лицо. – Я просто растерялось… говорить ли Вам о том, что Вы-то как раз и знаете. А где же сейчас Редингот?