Давайте напишем что-нибудь
Шрифт:
Банковские воротилы не поздоровались с Рединготом, а наоборот – умышленно отвернулись в другую сторону. Перейдя на ту сторону, Редингот вступил-таки с банковскими воротилами в зрительный контакт – те засмущались и заперебирали бумаги на столе. Но даже несмотря на их крайнее смущение, было видно, что они ненавидят Редингота.
– Я знаю, что вы тут взрыв готовите, – с умеренной беспощадностью продолжил Редингот. – Знаю и то, что все Вы подписались под документом, носящим название «Недоброе».
– Откуда Вы это знаете? – изумились банковские воротилы.
– У
Банковские воротилы прислушались и сказали:
– Да, от такого сердца ничего не скроешь…
Тут они принялись хором признаваться в том, что материальные ценности для них гораздо важнее духовных. Редингот с грустью смотрел на банковских воротил, время от времени переводя глаза на Марту, которая плакала, слушая их. Предпочтение материальных ценностей всегда действовало на нее крайне удручающе.
– Неужели вы, – сквозь слезы проговорила она, – если вам предложат выбрать между тысячей швейцарских франков и романом Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина», выберете тысячу швейцарских франков?
– Увы… – ответил за всех номер 143. – Мы так низки, что схватили бы со стола тысячу швейцарских франков, а на роман Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина» стали бы даже… – (тут он густо, как шевелюра, покраснел) – …плевать.
– Плевать?.. Неужели я Вас правильно поняла – плевать? Даже на ту сцену, где Анна Каренина тайно встречается после долгой разлуки со своим сыном Сережей? – Слезы в три ручья лились по щекам Марты.
– Боюсь, что на нее мы бы стали плевать особенно сильно, – брезгливо оглядев сотоварищей, признался номер 143.
– А если взять великие стихи? – не унималась Марта. – Например, «Незнакомку» Александра Александровича Блока… – на нее вы бы тоже плевали, если бы вам нужно было выбирать между бессмертным творением гения и тысячей швейцарских франков?
– Плевали бы, да еще как! – пряча глаза в бумажник, продолжал номер 143. – Даже не только плевали бы, но еще и глумились бы над их автором, называя Александра Александровича Блока, великого русского пиита, засранцем!
– Ну, это уж слишком! – возмутилась Марта и огрела говорящего по голове захваченным ею снизу судком с украинским борщом.
– А при чем тут я? – не понял номер 143. – Мы тут все такие!
– Не верю! – воскликнула Марта. – Вот… Вы только послушайте:
По вечерам над ресторанамиГорячий воздух дик и глух,И правит окриками пьянымиВесенний и тлетворный дух…– Неужели даже это ничего не говорит вашим черствым душам?
Банковские воротилы посовещались, после чего номер 87 сказал:
– Увы, даже это нашим черствым душам ничего не говорит… Мы не чувствуем прелести гениальных строк Александра Александровича, не понимаем заложенной в них глубокой мысли. Естественная живость четырехстопного ямба с двумя пиррихиями в первом, одним в третьем и одним в четвертом стихе ускользает от нашего внимания. А уж такие вещи, как смелость перекрестной дактилической рифмы, обнимающей первый и третий стихи, нам в принципе неведомы… Мы вот сейчас обсудили между собой этот чарующий многих катрен и видим, что способны понять его лишь на поверхностном уровне. Спросите любого из нас – сами убедитесь!
Марта обвела печальным взглядом банковских воротил и, указав на номер 94, спросила:
– Что значит, по-вашему, горячий воздух?
Тот усмехнулся и горько вздохнул:
– Вы не поверите… – сказал он, – но метафоризированный эпитет «горячий» я вообще не способен оценить адекватно. Так что глубокая оригинальность словосочетания «горячий воздух» пропадает для меня без следа. Я воспринимаю словосочетание «горячий воздух» только и исключительно в качестве указания на температурное явление – от плюс тридцати градусов в тени и выше… Такой вот я болван.
– И Вы даже не допускаете, что это послезакатный воздух, нагретый нетрезвым дыханием посетителей кабаков и жаркими испарениями несытой человеческой плоти? – обалдела Марта.
– Не допускаю… – обреченно покачал головой номер 94. – Плюс тридцать градусов в тени – и баста!
Марта, проглотив комок (снега, услужливо брошенный кем-то снизу), с ужасом произнесла:
– Боже! Какой кретинизм… Остальные тоже не допускают?
Молчание было ей ответом.
– Так… – отнеслась она. – А следующее четверостишие:
Вдали, над пылью переулочной,Над скукой загородных дач,Чуть золотится крендель булочнойИ раздается детский плач…– Подумайте, разве оно не прекрасно?
Банковские воротилы покачали головами и сказали в один голос:
– Нет, тысяча швейцарских франков для нас прекраснее, чем все это, вместе взятое.
– И детский плач? – Марта в упор взглянула на банковских воротил. – Он тоже для вас ничего не значит?
– Можно по заднице надавать по толстой, – вяло предложил номер 6.
Марта потерла виски и призналась:
– Я не устаю удивляться вам, банковские воротилы.
– Это потому что Вы выносливая! Выносливые долго не устают, – объяснили те.
– Хорошо… тогда вот:
… и веют древними поверьямиЕе упругие шелка,И шляпа с траурными перьями,И в кольцах узкая рука…– Что вы теперь скажете?
После минутного молчания номер 17 сказал:
– Мне представляется одна женщина…
– Наконец-то! – возликовала Марта. – Она… эта женщина, притягательна для Вас?