Давид Гольдер
Шрифт:
— Идем, Джойс…
Ночь дышала покоем и красотой. Они сели в маленькую открытую машину Дафны, и Джойс послала ее «в галоп». Гольдеру казалось, что по обе стороны дороги тополя улетают в бездонный колодец.
— Джойс… сумасшедшая девчонка… однажды ночью ты обязательно разобьешься… — крикнул побледневший Гольдер.
На ее лице отразилось сожаление, но скорость она сбросила.
Когда машины остановилась у ворот виллы, Джойс кинула на отца затуманенный взгляд, и он заметил, что от возбуждения у нее расширились зрачки.
— Испугался?
— Ты убьешься, — повторил он.
— Что с того? Это была бы красивая смерть… — Она пожала плечами, лизнула свежую царапину у себя на руке и прошептала: — Дивная теплая ночь… я в бальном платье лечу по дороге, а потом… раз — и все кончено…
— Замолчи! — Гольдер был в ужасе.
Она засмеялась:
— Poor old Dad… [1]
И резко сменила тему:
— Ладно, выходи, мы приехали…
1
Бедный старый папочка ( англ.).
Гольдер поднял голову:
— О чем ты? Но это же клуб! А, теперь понимаю…
— Только скажи — и мы сейчас же уедем.
Джойс была совершенно спокойна. Просто стояла и смотрела на отца, улыбаясь как ни в чем не бывало. Она знала, что, увидев освещенные окна клуба, тени игроков за стеклами и этот маленький, выходящий на море балкон, он непременно останется.
— Хорошо… Ладно… Час — не больше.
Джойс издала дикий торжествующий вопль, не обращая внимания на стоявших на крыльце лакеев:
— Папа, папочка, как же я тебя люблю! Я чувствую, знаю — ты выиграешь!..
Он засмеялся и проворчал:
— Предупреждаю: ты не получишь ни цента, детка.
— Они вошли в зал. Некоторые из бродивших между столами девушек узнали Джойс и улыбнулись ей, как старой знакомой. Она вздохнула:
— Ах, папочка, когда же мне наконец разрешат играть самой, я так этого хочу!..
Но Гольдер уже не слушал дочь: он смотрел на игроков с картами, и руки у него дрожали. Джойс пришлось окликнуть его несколько раз, пока он не обернулся.
— Ну, в чем дело? Чего тебе? Ты мне надоела!.. — крикнул он.
— Я буду там, ладно? — спросила она, кивнув на банкетку у стены.
— Жди, где хочешь, только оставь меня в покое!..
Джойс засмеялась и закурила, потом присела на жесткую, обитую бархатом банкетку, подогнула под себя ноги и принялась рассеянно играть ниткой жемчуга. С этого места она видела только окружавшую столы толпу: безмолвные, дрожащие от возбуждения мужчины, тянущие шеи женщины… Карты и деньги как магнитом притягивали к себе это странное сообщество. Вокруг Джойс рыскали незнакомые мужчины. Время от времени, развлечения ради, она бросала на одного из них томно-влюбленный взгляд из-под ресниц, и несчастный останавливался как вкопанный, сам того не желая. Она заливалась смехом, отворачивалась и продолжала терпеливо ждать.
В какой-то момент толпа раздвинулась, пропуская к столу новых игроков, и Джойс хорошо разглядела Гольдера. Тяжелое лицо отца показалось ей осунувшимся и мгновенно постаревшим, и она ощутила смутное беспокойство.
«Какой он бледный… что с ним? Неужели проигрывает?»
Она встала, пытаясь получше разглядеть отца, но толпа уже сомкнулась вокруг играющих. Нервная гримаса исказила лицо Джойс.
«Черт, черт, черт! Что мне делать? Подойти?.. Нет, тот, у кого в игре свой интерес, может спугнуть удачу».
Она огляделась и властным жестом остановила проходившего по залу незнакомого молодого человека, которого сопровождала полуобнаженная красавица.
— Эй, вы… Посмотрите туда… Старик Гольдер… Он выигрывает?
— Нет, пока что везет другой старой обезьяне — Доновану. — Женщина назвала имя, гремевшее во всех игорных домах Старого и Нового Света.
Джойс яростно отшвырнула сигарету.
— О Боже! Он должен, должен выиграть, — горячо прошептала она. — Мне нужна машина! Я хочу новую машину! Хочу поехать с Алеком в Испанию. Только он и я. Одни в целом свете, счастливые, свободные… Я еще ни разу не проводила всю ночь в его объятиях… Дорогой мой, любимый Алек… Пусть папа выиграет! Боже, Господь милосердный, пошли ему удачу!..
Ночь заканчивалась. Джойс уронила голову на руку, прикрыв покрасневшие от табачного дыма глаза.
До нее как сквозь вату донесся чей-то смех.
— Взгляните, малышка Джойс… Заснула… До чего хороша…
Она улыбнулась, нежно погладила жемчужины на шее и погрузилась в глубокий сон.
Джойс не знала, сколько прошло времени, когда она снова открыла глаза: за окнами занимался бедно-розовый рассвет.
Она с трудом подняла отяжелевшую голову и огляделась. Народу в клубе поубавилось, но Гольдер все еще играл. Кто-то сказал:
— Он потерял около миллиона, но теперь выигрывает…
Вставало солнце. Джойс повернула лицо к свету. День был в разгаре, когда ее потрясли за плечо. Девушка проснулась, протянула руки, и отец положил ей на ладони мятые банкноты.
— О, папа! — радостно промурлыкала она. — Это не сон, ты выиграл?
Гольдер стоял неподвижно, за ночь у него отросла седая, цвета золы, щетина.
— Нет, — устало произнес он наконец. — Я проиграл больше миллиона, потом отыгрался с наваром в пятьдесят тысяч франков. Они твои. Все кончено. Идем.
Он повернулся и тяжело пошел к двери. Так и не проснувшаяся до конца Джойс последовала за отцом. Перекинутое через руку белое бархатное манто волочилось по полу, она то и дело роняла банкноты. Внезапно ей показалось, что Гольдер остановился и пошатнулся.
«Мне почудилось или он выпил?» — подумала она. В то же мгновение огромное тело отца начало как-то странно, даже страшно, опрокидываться, руки взлетели вверх, молотя пустоту, и он упал. Звук удара был глухим и нутряным, как стон, идущий от еще живых корней срубленного дерева к самой его сердцевине.