Давид Гольдер
Шрифт:
Как странно. Во время болезни он верил каждому их слову… Этот Гедалия… И Глория… Но теперь ему лучше… Много лучше. Ему разрешают вставать и выходить… Но Гедалия не внушает ему доверия… Гольдер с трудом мог вспомнить его лицо… У него странное имя — как у шарлатана… Еще бы, ведь его нашла Глория. Почему она сама не додумалась вызвать из Парижа Вебера, лучшего врача Франции? Когда у нее случился приступ холецистита, она немедленно к нему обратилась. Естественно… А для него… Гольдера… любой сгодится, так, дорогая?.. Он вспомнил лицо Вебера, его проницательные усталые глаза, которыми он словно мог читать в душах. «Я скажу
Впрочем… Зачем ему знать? Зачем знать заранее? Все произойдет мгновенно, как тот обморок в клубе… Только навсегда, Боже, навечно…
«Нет, нет! Неизлечимых болезней не существует!.. Нужно успокоиться… Я как дурак все твержу и твержу „сердце“… Но даже если так… С должным уходом, соблюдая режим, что там еще советуют врачи?.. Может быть, удастся?.. Конечно… Но дела… Да, с делами главная беда… Хотя дела — это еще не вся жизнь… Сейчас на повестке дня Тейск… с Тейском нужно разобраться первым делом… Это займет полгода, год, — думал он с непробиваемым оптимизмом делового человека: — Да, не больше года. А потом все будет кончено… И я смогу жить спокойно и отдохну. Я стар… Так или иначе, однажды все равно придется остановиться… Не хочу работать до самой смерти… Хочу еще пожить… Брошу курить… и пить… не буду играть… Если это сердце, следует сохранять спокойствие, сильные эмоции вредны сердечникам… Вот только… — Он пожал плечами, хмыкнул себе под нос: — Дела… и никаких эмоций. Да я раз сто успею сдохнуть, прежде чем разрешится дело с Тейском».
Гольдер снова повернулся и лег на спину, внезапно почувствовав себя чудовищно слабым и смертельно уставшим. На часах было около четырех. Он захотел пить и попытался дотянуться до приготовленного на ночь стакана лимонада, но рука плохо слушалась, и тяжелое дно стукнуло о столешницу.
Сиделка проснулась и заглянула в приоткрытую дверь.
— Вы поспали?
— Да, — не задумываясь, ответил он.
Гольдер с жадностью выпил все до капли, протянул ей стакан и внезапно замер, сделав ей знак не шуметь.
— Вы слышали?.. В саду… Что это?.. Посмотрите…
Сиделка высунулась в окно.
— Кажется, возвращается мадемуазель Джойс.
— Позовите ее.
Сиделка вздохнула и вышла на галерею. Высокие каблучки Джойс цокали по плитам. Гольдер услышал, как она спрашивает:
— Что случилось? Ему стало хуже?
Она вбежала в комнату и первым делом включила свет.
— Как ты можешь лежать тут впотьмах?..
— Где ты была? — тихо спросил Гольдер. — Я тебя два дня не видел…
— О, даже не знаю… У меня были дела…
— Откуда ты явилась?
— Из Сан-Себастьяна. Мария-Пиа давала шикарный бал. Как тебе мое платье? Нравится?
Она распахнула длинное манто и явила себя его взгляду: полуобнаженная, в розовом тюлевом платье с глубоким, доходящим почти до сосков декольте, ниткой жемчуга вокруг шеи, со встрепанными ветром золотистыми волосами.
— Папа… Как странно ты смотришь… что с тобой? Почему ты молчишь? Ты злишься? — Она легко впрыгнула на кровать и примостилась на коленях у его ног. — Я что-то тебе расскажу, папочка… Сегодня вечером я танцевала с принцем Уэльским… Я слышала, как он сказал Марии-Пие: «It’s the loveliest girl I’ve ever seen…» [2] Он спросил у нее мое имя… Ты не рад? — Джойс весело
2
Это самая прелестная девушка на свете ( англ.).
— Ты доволен, мой старенький папочка, я в этом не сомневалась! — воскликнула Джойс.
Уголки запекшихся губ разошлись в болезненной, больше похожей на гримасу, улыбке…
— Видишь, ты злился, потому что я бросила тебя и отправилась танцевать, но именно я впервые тебя рассмешила… Тебе, наверное, не сказали… Я купила машину… Знал бы ты, какая она красивая… И быстрая, как ветер… Ты такой милый, папочка…
Она неожиданно замолчала, зевнула во весь рот и взбила кончиками пальцев золотые волосы.
— Пойду лягу… Ужасно хочу спать… Вчера я тоже вернулась в шесть… Сегодня ночью я танцевала все танцы, сил совсем не осталось…
Она прикрыла глаза и начала тихонько напевать, мечтательно играя браслетами:
— Маркита — Маркита— твои глаза— против воли— блестят желанием— когда ты танцуешь…Доброй ночи, папочка, спи спокойно, и пусть тебе приснятся сладкие сны…
Она наклонилась и слегка коснулась губами его щеки.
— Ступай, — буркнул он. — Иди спать, Джойс…
Она исчезла. Гольдер долго вслушивался в звук шагов дочери. Лицо его казалось умиротворенным, смягчившимся… Эта малышка… в розовом платье… воплощенная радость… сама жизнь… Он чувствовал себя успокоившимся, даже окрепшим… «Смерть, — подумал он, — я слишком разнюнился… Все это ерунда… Нужно работать, работать, не жалея сил… Тюбингену семьдесят шесть, а он… Только работа сохраняет мужчинам жизнь…»
Сиделка погасила свет и на маленькой спиртовке приготовила больному отвар. Гольдер неожиданно повернулся к ней.
— Та телеграмма… забудьте… Порвите ее, — шепнул он.
— Конечно, мсье.
Как только сиделка вышла, Гольдер уснул мирным сном.
Когда Гольдер поправился, сентябрь был на исходе, но погода стояла по-летнему теплая и безветренная, воздух сиял золотисто-медовым светом.
В тот день после обеда Гольдер не вернулся к себе, как поступал все последнее время, а вышел на террасу и велел слуге принести карты. Глории дома не было, но вскоре появился Ойос.
Гольдер молча взглянул на него поверх очков. Ойос опустил спинку шезлонга, улегся, закинув назад голову и с видимым удовольствием касаясь кончиками пальцев холодных мраморных плит пола.
— Слава Богу, стало прохладнее, — пробормотал он. — Ненавижу жару…
— Вы, случаем, не знаете, где обедала эта девчонка?
— Джойс? Полагаю, у Мэннерингов… Почему вы спрашиваете?
— Просто так. Вечно ее где-то носит.
— Все дело в возрасте… Не понимаю, зачем вы купили ей новую машину? Она как с цепи сорвалась…