Давид Гольдер
Шрифт:
— Нет… — тихо повторил он, смакуя это слово во рту как экзотический фрукт, медленно соединил ладони под подбородком, провел ногтями по губам. — Удивлена? Ты хочешь уехать? Уезжай. Но ты слышала мой ответ. Ни одного су. Выкручивайся, как хочешь. О, ты меня еще плохо знаешь, дочка.
— Ненавижу тебя! — закричала Джойс.
Гольдер опустил голову и начал вполголоса пересчитывать карты — одна, две, три, четыре, — но к концу ряда сбился, голос у него задрожал: одна, две, три… Он тяжело вздохнул.
— Ты меня тоже не знаешь, — дерзко бросила Джойс. — Я сказала, что хочу уехать. И уеду. Обойдусь без твоих грязных денег!
Она свистнула собаке и исчезла. Через мгновение на дороге раздался рев мотора: машина Джойс рванула с места в карьер, как норовистая лошадь. Гольдер не шелохнулся.
Ойос беззаботно пожал плечами:
— Она не пропадет, старина…
Гольдер не ответил, и он повторил, устало глядя из-под полуприкрытых век:
— Вы ничего не понимаете в женщинах, дорогой мой… Нужно было отхлестать девочку по щекам. Возможно, новизна жеста удержала бы ее… С этими зверушками ни в чем нельзя быть уверенным…
Гольдер достал из кармана бумажник и принялся крутить его в руках. Бумажник был старый и потрепанный, как большинство его личных вещей: шелковая подкладка посеклась, один золотой уголок отвалился. В бумажнике лежала толстая пачка ассигнаций, перетянутых резинкой. Внезапно Гольдер скрипнул зубами и принялся колошматить бумажником по столу. Карты разлетелись, а он все бил и бил, и дерево отзывалось глухим стоном. Успокоившись, Гольдер спрятал портмоне, встал и прошел мимо Ойоса, намеренно грубо толкнув его.
— Вот мои пощечины… — произнес он.
Каждое утро Гольдер спускался в сад и час прогуливался по закрытой аллее. Он медленно брел в тени старых кедров и методично считал собственные шаги, останавливаясь на пятидесятом. Он прислонялся к стволу дерева и с болезненным усилием делал глубокий вдох, непроизвольно ловя приоткрытым ртом морской ветер. Отдохнув, он снова начинал считать шаги, рассеянно вороша гравий кончиком трости. На прогулку Гольдер надевал старый серый плащ и поношенную черную шляпу, а шею заматывал шерстяным шарфом. В таком наряде он удивительным образом напоминал старьевщика из какой-нибудь украинской деревушки. Иногда он машинально поднимал усталым жестом плечо, как будто тащил на спине тяжелый тюк с тряпьем или железяками.
Около трех Гольдер второй раз вышел на прогулку: погода стояла изумительная. Он сел на скамью лицом к морю, слегка ослабил шарф, расстегнул верхние пуговицы и сделал несколько осторожных вдохов. Сердце билось ровно, и только астма давала о себе знать легким жалобным свистом в груди. Скамья была залита солнцем, сад купался в прозрачном, желтом, как масло, свете. Старый Гольдер закрыл глаза со вздохом, в котором печаль смешалась с благостным наслаждением, опустил руки на колени — они у него все время мерзли — и принялся осторожно растирать пальцы. Он любил жару. В Париже и Лондоне погода наверняка отвратительная… Он ждал управляющего «Гольмара» — накануне тот сообщил о своем визите… Значит, придется ехать… Один Бог ведает, куда ему придется тащить свои старые кости… Жаль покидать Биарриц… Уж больно хороша погода.
Гольдер услышал скрип гравия — кто-то шел по дорожке, обернулся и увидел Лёве. Маленький бледный человечек с серым помятым лицом сгибался под тяжестью огромного, набитого бумагами портфеля.
Лёве долго был рядовым сотрудником «Гольмара» и, хотя уже пять лет работал управляющим, один взгляд Гольдера повергал его в трепет. Он спешил к шефу, согнув плечи и нервно улыбаясь. Гольдер в который уже раз вспомнил покойного Маркуса. Тот часто говорил: «Считаешь себя великим бизнесменом, малыш? Ты обычный спекулянт и ничего не понимаешь в людях. Ты останешься одиноким до конца своих дней, будешь жить в окружении проходимцев или кретинов».
— Зачем вы приехали? — спросил он, резко оборвав почтительные, но сбивчивые расспросы Лёве о здоровье.
Лёве умолк на полуслове, присел на краешек скамьи и со вздохом приоткрыл свой портфель.
— Увы!.. Сейчас я объясню… Соблаговолите внимательно меня выслушать… Вас это не утомит? Может быть, отложим?.. Новости, которые я принес…
— …Плохие, — раздраженно перебил его Гольдер. — Естественно. Бросьте ваши подходцы, говорите, что хотели сказать, и по возможности кратко и четко.
— Хорошо, мсье.
Огромный портфель не умещался на коленях, Лёве прижал его к груди, начал выкладывать на скамью пачки писем и бумаг. Выгрузив все, до конца, он пробормотал с ужасом в голосе:
— Я не нахожу письма… А, вот оно… Вы позволите?
Гольдер вырвал у него листок.
— Дайте сюда…
Он читал молча, но не спускавший с патрона глаз Лёве уловил, как нервно дрогнули его губы.
— Сами видите… — тихим виноватым голосом произнес он и передал Гольдеру другие бумаги.
— Все неприятности как всегда случились одновременно… Позавчера Нью-Йоркская биржа нанесла, так сказать, последний удар. Но это всего лишь ускорило события… Думаю, вы этого ожидали?
Гольдер резко поднял голову.
— Что? Ах да, конечно, — произнес он отсутствующим тоном. — Где отчет из Нью-Йорка?
Лёве снова принялся перебирать бумаги, но Гольдер раздраженно оттолкнул их кулаком.
— Черт, неужели трудно было привести все в порядок заранее?
— Я только что с поезда… и… даже не заехал в гостиницу…
— Надеюсь, что так, — буркнул Гольдер.
— Вы прочли? — Лёве нервно кашлянул. — Письмо из Британского банка? Если они не получат обеспечения, то через неделю начнут продавать ваши ценные бумаги.
— Мы еще посмотрим, что они там начнут… Мерзавцы… Это дело рук Вейля… Но на тот свет он мои деньги с собой не унесет, обещаю вам… Мой дефицит составляет четыре миллиона?
— Да. — Лёве сокрушенно покачал головой. — Все так настроены против «Гольмара». На бирже циркулируют самые пессимистические слухи с того самого дня, как несчастный мсье Маркус… Недруги даже сумели самым пагубным образом извратить характер вашей болезни, мсье Гольдер…