Давид против Голиафа
Шрифт:
История, в свою очередь, существует на разных сюжетных уровнях.
Один уровень – преображение судьбы ограниченного числа людей, живущих в изолированном пространстве. Второй уровень – история племени, в которую могут быть вписаны или не вписаны личные биографии членов племени.
Однако когда это племя вырывается за рамки своего хронотопа и превращается в знаменатель мировой истории, резко меняется историческая стоимость времени всех участников этого прорыва.
Последний раз в истории это произошло с арабами после Мухаммада.
Хозяева жизни ведут
Первый фронт – битва за изменение сюжета.
Второй фронт – борьба за то, чтобы выбросить из истории (сюжета) как можно большее число людей и народов: если в сюжет входит слишком много «посторонних», лидирующая роль драматурга и режиссера, которую узурпировали элиты, ставится под вопрос.
Простой пример. В 1918 году в России белое движение боролось за то, чтобы командарм Сорокин, батька Махно, бывший бандит Котовский остались внеисторическими фигурами вместе со многими миллионами других серых анонимов. Соответственно, красная борьба велась за то, чтобы жизнь людей, чье существование в истории значило не больше, чем жизнь ежа в лесу, превратилась в легендарное и поучительное повествование в учебниках истории для будущих поколений.
Тогда победили красные.
Сейчас белые изменили сюжет и осуществляют реванш: стирают легендарное повествование, выбрасывая его героев из истории. Элиты всеми силами стремятся вернуть себе роль драматурга, узурпировать ее и избавиться от лишних сюжетов.
6.4. Кризис прошлого
Кризис прошлого состоит в том, что оно перестает иметь личное отношение к живущему члену общества и превращается в необязательную мифологему.
Религиозная история в любом варианте делает начало человечества духовно близким и привязанным к повседневному существованию современников.
Это верно и для библейского концепта Адама, и для греческого мифа.
Не то происходит, когда история становится достоянием либеральных ученых.
Их стараниями генезис человеческого рода отрывается от конкретного человека сегодня.
В контексте либеральной научной истории с одинаковым успехом можно говорить о палеолите и о том, есть ли жизнь на Марсе.
Человек оказывается выведен из референтного отношения к большому прошлому.
Присутствие прошлого в виде сюжета и концепта характеризует монотеистическое сознание. Присутствие прошлого в виде безграничной чреды предков (которые, тем не менее, твои предки!) – это характеристика языческого сознания.
Профаническое сознание современного человека лишено представления о том, что прошлое имеет смысл, относящийся лично к «тебе» – человеку посреди актуальности.
Для молчаливого большинства в той части, которая контролируется либералами, нет ни Первочеловека (Адама) как духовного пращура ныне живущих, ни череды уходящих вдаль предшественников, блюдущих алтари семейного дома (древнеримское язычество в этом аспекте ничем не отличалось от китайского).
Для
Такое состояние люмпенизированных низов устраивает либеральный клуб.
Ведь его пафосом является повышение стоимости настоящего. А эта стоимость также относительна в контексте временной оси.
Чем выше капитализация прошлого, тем проблематичнее реализуются паразитические амбиции либералов.
Либеральные историки разрушают историю народа, страны, семьи, личности. Они подвергают сомнению даты, имена, события, их очередность и их высокое звучание.
Под видом ироничного скепсиса они подтачивают прошлое и священное – как основу и смысл.
А смысл – это то, что люди лихорадочно ищут накануне страшных переломов.
Часто они облекают эти поиски в неловкие формы, превращают прошлое в слащавые мизансцены. Их либералам еще легче разрушать – ведь это просто лубочные картинки, в которые до конца не верит и сам профан, хотя и помещает их с удовольствием на стену.
6.5. Энтропия надежды.
Отказ от инвестиций в потомков Кризис будущего в том, что надежда как способ оценки своего жизненного времени подавляющим большинством социальных низов начинает обладать все более короткой временной перспективой, сжимаясь от надежды на будущее внуков до надежды на свой завтрашний день.
Левые либералы, подобно своим собратьям с других участков «фронта», также паразитировали на мобилизационной динамике социальной среды.
Они избрали стратегию апелляции к молчаливому большинству, резко поменяв местами языческую религиозную идею культа предков со «вчера» на «завтра», введя культ потомков.
В сущности, это была краткосрочная стратегия, поскольку социопсихологи доказали, что интерес заурядного человека к своему потомству поддерживается только до второго после себя поколения.
Психологическая связь времен, направленная в будущее, теряется неизмеримо легче и быстрее, чем она же при векторе, направленном в прошлое.
Собственно говоря, основа инвестиций в потомков имеет почву в классической языческой религиозности.
Китаец заинтересован в потомстве, чтобы оно молилось ему и питало его своей энергетикой, когда он станет духом. Став покойным предком, китаец превращается в некий «интерфейс» от живущего человечества к Великому существу.
Китайцы, например, покупали за реальные деньги (монеты) специальные бумажные деньги, которые сжигали по праздникам, посвященным умершим, чтобы сделать финансовый дар своим предкам.
Однако левые либералы, естественно, не могли терпеть религиозную подоплеку в концепте апелляции к потомкам (хотя, например, во время русской революции она была очевидна) и неуклонно работали над профанированием и банализацией самой идеи обращенного в будущее проекта.
Пика банализации тема инвестиции в будущее достигла при Хрущеве.