Давид против Голиафа
Шрифт:
…Октябрь слишком хорошо изучен со стороны своей антирелигиозной «составляющей». Однако парадоксальный урок, который из него можно извлечь, заключается именно в том, что как антирелигиозное свершение он провалился; более того, атеизм большевиков являлся «надстройкой», не только не направлявшей ход революции, но во многом мешавшей ей.
Что бы ни думали про себя Ленин и Троцкий, массы, которые решили на полях Гражданской войны исход исторической битвы между старой Россией и новым «красным проектом» в пользу последнего, вдохновлялись чисто религиозными чаяниями. Основная масса бойцов Красной армии, которой командовал Троцкий, состояла из старообрядцев и религиозных сектантов, традиционно враждебных к правительствующей церкви и царскому режиму. Кроме того, именно в этой среде религиозное
Эту религиозность красных революционных масс отразили в своих текстах такие острые и наблюдательные мастера, как Платонов и А.Н. Толстой. Поражает сходство духовного пространства революционных низов у обоих авторов, несмотря на огромную разницу между ними (местами в «Голубых городах» А. Толстой почти буквально воспроизводит атмосферу «Чевенгура»).
Не только массы, но и творческая интеллигенция принимали революцию как религиозно чаемое событие. Общим местом было бы упоминание Блока с его «Двенадцатью». Гораздо показательнее позиция Клюева, Есенина, Клычкова, типичная для религиозных интеллектуалов со старообрядческими корнями. Конечно, в глазах большинства исследователей ни Блок, ни Клюев не смогли бы перевесить томика «Материализма и эмпириокритицизма» (работы, впрочем, случайной и конъюнктурной, тем более написанной за 10 лет до революции). Правда, однако, в том, что в полную силу советский атеизм развернулся в 1924–1941 годах и оказался тесно связанным с трагедиями раскулачивания, коллективизации, индустриализации, пресловутой борьбы с басмачеством и т. д.
«Кулаки» советского времени были героями Гражданской войны, получившими свои наделы по ленинскому Декрету о земле. Иными словами, сталинская номенклатура повела борьбу с ветеранами, служившими под командованием Троцкого, в большинстве имевшими старообрядческие или сектантские корни. Без разгрома «сельского троцкизма», опиравшегося как минимум на пять миллионов крепких хозяйств, невозможно было провести в 30-е кампании зачисток против троцкистской интеллигенции в партии. Кроме того, расправа со старообрядчеством и иным религиозным инакомыслием расчищала площадку для сталинского проекта возрождения прокремлевской РПЦ. Так что клубы «Безбожник», деятельность Е. Ярославского и демонстративное срывание крестов с церквей фактически стали частью ползучей контрреволюции, которую под большевистскими лозунгами осуществляла новая, тоталитарная номенклатура.
К сожалению, сегодняшние левые, безнадежно буксующие в осколках скомпрометированного и несостоятельного марксизма, не способны вывести из Октября тот главный урок, который необходим революционерам нынешнего и завтрашнего дня. Проиграл не «красный проект», проиграло либеральное сознание, которое завладело этим проектом и завело его в тупик. Революции, конечно, будут потрясать мир и дальше. Каждая будет ставить вопрос о судьбе человечества шире и глубже, чем предыдущая. Одного больше не будет никогда – революции под антирелигиозным флагом, поскольку либеральное сознание в XX веке потерпело окончательное поражение как на крайне левом, так и на крайне правом фланге.
Очерки к «Теологическому манифесту»
1. Кризис сознания
1. Парадоксальная поляризация
В начале XXI столетия мыслящая публика практически во всех интеллектуально и культурно идентифицированных зонах мира (Северная Америка, Европа, Исламский мир, Китай, Южная Азия) обнаружила парадоксальную поляризацию глобального человеческого сознания, разделившегося на две жестко противостоящие друг другу духовные силы. Одна из них представляет собой установку на крайнюю степень релятивизма, если даже не фиктивности, всех возможных ценностей и истин.
Другой же полюс мирового сознания сосредоточен на безусловном утверждении того, что полагает истиной, и вполне серьезен, утверждая абсолютный характер своей
Полюс релятивизма рассматривает все содержание человеческого духа как психический мираж, как нечто несущественное, возникшее в силу тех или иных внешних обстоятельств в ходе исторического времени. Все элементы этого миража примерно равнозначны с точки зрения своей содержательности, все они лишены этической нагрузки, иными словами, «загрузка» в свое собственное сознание тех или иных элементов из общечеловеческого наследия экзистенциально ни к чему не обязывает. Человек, способный отдать жизнь или убить за идею одновременно дурак в социальном смысле и сумасшедший в психическом плане. Синтез социальной глупости (неадекватности, в своих крайних проявлениях именуемой «социопатией») и клинического безумия называется «экстремизмом».
Экстремисты, согласно этой поляризованной оценочной позиции, суть те, кто имеет достаточно мощную этическую ангажированность, способную подвигнуть их на поступок во имя «несущественного и абстрактного». Для тех, кто видит экстремизм таким образом, нет принципиальной разницы между убийством, произошедшим из-за спора о сравнительных преимуществах тех или иных культурных артефактов, и убийством, совершенным в качестве мести за религиозное и национальное оскорбление.
Для другой же стороны, наоборот, обыденная жизнь сама по себе лишена самостоятельного значения, это лишь фон для реализации действий, имеющих отношение к Безусловному. В глазах представителей этой альтернативной позиции человек сам по себе ничего не значит, он – «пыль на ветру» до тех пор, пока не примет на себя этические обязательства, превращающие его в инструмент высшей воли, Провидения.
Нетрудно заметить, что представители первой, релятивистской, позиции образуют наиболее громко звучащее и заполняющее почти все медийное пространство «моральное большинство», задающий тон в информационном поле истеблишмент. Эта позиция претендует на то, чтобы отражать реальные установки «властей предержащих», то есть международного политического сообщества, ответственного за принятие исторических решений.
Такое отождествление между релятивистами, отрицающими духовные принципы как нравственный императив, и действующими властям проходит тем легче, что последним приходится по душе орудие постановки на место носителей альтернативной точки зрения, а именно, ярлык экстремизма, которым с одинаковой охотой пользуются и прокуроры и публицисты.
Даже если заподозрить, что между властью и теми этическими агностиками и культурными нигилистами, которые претендуют обслуживать эту власть, нет такого уж полного отождествления, то и в этом случае придется признать, что эти нигилисты и те, кто держат сегодня в руках бразды правления, нуждаются друг в друге и представляют собой род социального симбиоза. Это пространство релятивизма, эта позиция, которая постоянно вырабатывает разлагающий яд отрицания любой вертикали, любого «поползновения» к мужеству, вышла и за салонные, и за академические интеллектуальные рамки, став доминирующим общественным трендом под именем постмодернизма.
Еще раз повторимся: было бы преувеличением утверждать, что мировая власть сегодня является по существу постмодернистской, но совершенно понятно, что между ней и постмодернизмом существует брак по расчету.
Выводы, которые следуют из этой констатации, могут показаться неожиданными тем, чье сознание уже отравлено этим самым постмодернизмом: впервые за тысячелетия Великой истории всемирная власть рассматривает сам факт нравственного императива как вызов себе и как политический экстремизм, а отсутствие этической мотивации – как свидетельство благонадежности и гражданский долг. Нам могут возразить, что это похоже на преувеличение: разве американцы не вывешивают в дни национальных праздников из окон своих частных жилищ государственные флаги США? Разве они не слушают свой гимн, подняв залитые слезами глаза к небу и приложив кулак к сердцу? И разве, увидев что-то, выходящее из рамок привычного, не спешат за помощью к ближайшему полицейскому? Каких же еще этических добродетелей, каких таких иных нравственных императивов вам надо?