Давид против Голиафа
Шрифт:
Не будет «праведников». Будет второе пришествие Мессии-Христа вместе с ожидаемым Махди, которые возглавят армию готовых к самопожертвованию верующих, уничтожат подземелье Агарти… Вселенная зальется потоками света, воды Иордана потекут вспять и на тысячу лет до Страшного Суда физическая реальность станет прекраснейшим цветком бытия – в первый и последний раз, прежде чем исчезнуть и уступить место Вечности…
Теология отрицания как нелиберальный урок Октября
В данном названии уже содержится некая диалектика:
Речь при этом идет не только о непосредственной несвободе, но о чем-то гораздо большем.
Современные люди в своей массе утратили ощущение сверхъестественности исторического процесса. Некоторые из них поднимаются до разговора о метафизике истории, о смыслах и т. п., но даже мыслители калибра Ясперса не порывают до конца с гуманистической виртуальностью всех своих прозрений. Для нынешнего либерального мыслителя «человек является мерой всех вещей» едва ли не в большей степени, чем для древних греков, сформулировавших эту максиму (правда, последние имели в виду совершенно другого «человека»).
Кстати, о греках… Что отделяет язычников от тех, кто следует за пророками монотеизма? Язычники в своем классическом выражении – это носители «высокой метафизики», те, кто еще каких-нибудь пару тысяч лет назад образовывал абсолютное и подавляющее большинство населения во всем «многообразии религиозного опыта».
Они принимают мир. Реальность для язычника не просто позитивна, она безальтернативна. В ней может быть изначальная гармония и полнота, которая неизбежно в конце исторического цикла исчерпывается и искажается. Однако это подобно свету: он может быть ярким или едва видимым, но его природа при этом одна и та же.
Благодаря тому, что данному нет альтернативы, мир для язычника не содержит этической драмы, которая всегда связана с долженствованием, с движением от того, что есть, к тому, что должно быть.
Языческая мораль вне этики. Она носит ритуальный характер. Сакральные практики, как и соблюдение определенных норм и табу, нужны для поддержания стабильности и консервации мирового порядка, для того, чтобы «свет не затухал». Иначе не может быть в мировоззренческой системе, где верховным благом является сам факт бытия. С наибольшей силой этот принцип выражен у Платона, в учении которого Благо и Бытие есть одно и то же.
Основываясь на фундаментальном «пантеизме», Платон сформулировал политическую апологию «гармоничной» и «прекрасной» тирании в своем труде «Республика». Великий эллинский мудрец изо всех сил старался пристроиться в советники хоть к какому-нибудь тирану и, в конце концов, нашел такового в лице Дионисия из Сиракуз.
Именно поэтому Платон с его «Республикой» служит интеллектуальной точкой отсчета для американских неоконсерваторов, чьи духовные учителя Кристолл и Перл, не скрываясь, требуют восстановить иерархическое общество, в котором не исключается и рабство. А другие современные «неоплатоники» идут дальше и рассказывают студентам в престижных американских университетах, что 90 % сегодняшнего человечества – это биологический мусор, от которого следует избавиться. Если нужно, то и насильственным путем.
Язычество со всем своим культом красоты и гармонии, седобородой мудростью и приятием сущего во всех аспектах оборачивается, в конце концов, бичом рабовладельца, мечом легионера, канонеркой колонизатора… Короче, величественной социальной пирамидой, исходом из которой для тех, кто не на самой вершине, может
Монотеист мир не приемлет. В лучшем случае он может считать, что реальность, в которую он вброшен, дана ему как юдоль испытаний, как экзамен, который он должен выдержать… Для многих же этот вопрос стоит острее: бытие есть вызов, требующий ответа, который по своему смыслу, по своей силе должен бесконечно перекрывать энергию этого вызова.
И, как сказано в Коране, «нет победителя кроме Бога»…
Парадоксальным образом некоторые избитые штампы разделяют и клерикалы, и атеисты. В массовом сознании крепко засел тезис, что религия учит покорности властям предержащим. «Нет власти аще не от Бога». Это же охотно повторяет большинство официального духовенства каких угодно конфессий. Но тезис-то это языческий! Он решительно опровергается священными писаниями и деятельностью всех пророков монотеизма. И Моисей, и Христос, и Мухаммад одинаково солидарны в отрицании легитимности земной власти. Понадобилась невероятная по своей интенсивности тысячелетняя промывка мозгов, чтобы трансформировать Откровение в исторически установленные (в качестве «института») конфессии, сделав их духовным оружием правящих классов, каким на самом деле испокон веков была языческая метафизика, как раз отвергнутая пророками.
То, что принесено этими последними, со всей определенностью гласит прямо противоположное: «Нет власти аще не от сатаны». Моисей об этом прямо говорил фараону, а библейские пророки напоминали об этом иудейским царям; Христос недвусмысленно идентифицировал с сатаной не только кесаря, но и коллаборационистов-раввинов, начиная с Каиафы; что же касается Ислама, опирающегося на кораническое Откровение, то один из аятов по этому поводу гласит: «Мы (то есть Аллах) поставили во всех селениях правителей преступниками…»
История двух последних тысячелетий – это непрерывная борьба верующих низов (ессеев, катаров, анабаптистов, шиитов, салафитов, ваххабитов, старообрядцев) против власти и социального миропорядка под знаменами религиозной справедливости. Для любого верующего монотеиста авраамическое Откровение (независимо от конкретной монотеистической конфессии) не является культурным фактом, существующим лишь в человеческом пространстве, но, скорее, подобно «трубному гласу», призванному «оживить мертвое». Именно поэтому его этическая установка всегда будет состоять в неприятии данной ему при рождении реальности, представляющей «ветхое бытие» – во имя преображенной будущей реальности, которая возникнет как результат революции, осуществляемой Самим Богом.
Специфика Октября как раз в том, что в 1917-м произошла первая и, по-видимому, последняя революция, осуществленная под антирелигиозными лозунгами. Декларативный атеизм большевистского проекта не был исключительно западным продуктом. Русская почва к этому была готова самостоятельно. Еще декабристы не порывали вполне с религией, и некоторые из них без сомнения являлись глубокими мистиками. Но сразу после них в антиправительственную политику пришли подобные Добролюбову недоучившиеся семинаристы, бунтующие против отцов поповичи, для которых атеизм был практическим инструментом эмансипации в рамках собственного происхождения и собственных биографий. В то время было невозможно отрицать клерикальную корпорацию, не отрицая того, что считалось ее учением. Только в XX веке, через два-три поколения после Бакунина и Герцена, пришло понимание того, что «Бог – церковь – государство» не является неразделимым синонимическим рядом.