Дай лапу
Шрифт:
— Вот, — бодро начал Андрей, — тело вам притаранил. За душу не ручаюсь.
— Пешочком?
— Ноженьки мои. По колени оттоптал.
— Хотите присесть?
— Нет-нет, что вы, Виктор Петрович. Я скотинка подневольная. Как прикажете.
Они неторопливо прогуливались по Чистопрудному бульвару — от памятника Грибоедову в направлении Покровских ворот.
— Когда упрячете в каталажку? — с наигранной небрежностью поинтересовался Гребцов. — Сегодня?
— Погуляем, там видно будет, — уклончиво
— А за что?… За то, что вашему напарнику шею намял?
— А у вас еще какие-нибудь грешки?
— Навалом, — рассмеялся Андрей. — Хотя бы Катькин джип. Думал, плевое дело, а без насилия — никак. С тупым народом — не получается.
— Об этом мы тоже побеседуем.
— Виктор Петрович, — Андрей старался изобразить раскаяние. — Перед толстяком я готов извиниться. Любая компенсация. Пусть он мне ребра переломает. Не пикну. Любая — кроме тюрьмы.
«Намерен играть под простачка», — решил Кручинин и вслух предложил:.
— Расскажите, пожалуйста, о Мамонове.
— Сикилявка.
— И всё?!
— Для него и этого — много.
— Где он сейчас?
— Виктор Петрович, извините. Меня он больше не интересует. Я падаль обхожу стороной.
— Джип у него?
— Плохо вы о нас думаете, — усмехнулся Андрей. — Возвращен законному владельцу.
— С выгодой для вас?
— Естественно. Себе в убыток только лохи работают.
Кручинин достал из кармана два шарика и покатал их в ладони.
— Марина дала мне сведения только на вас. А те двое, Иван и Всеволод, ваши дружки — они, как я понимаю, тоже в деле? Из вашей команды?
— Маринка правильно сделала, хотя и круглая дура. Севка и Иван ни при чем. С Потапычем вашим я нахулиганил. Один.
Кручинин внимательно посмотрел на Гребцова и неожиданно подмигнул.
— А в деревне, в Привольном, на месте убийства вы тоже были один?
— А! Вот это уже теплее, — пальцами прищелкнул Андрей. — Валяйте — разоблачайте.
— Сами рассказать не хотите? Будет и короче, и — лучше для вас.
— Не. Будет длиннее. То, что вам нужно, скажу.
— А вы знаете, что нам нужно?
— Примерно…
«Влип, зараза», — мелькнуло у Андрея, но волнение свое он старался не выдавать. Почесав в затылке, продолжил:
— Мои личные дела вас не касаются. Закладок не будет. И никаких фамилий. Вам посадить невинного — раз чихнуть. А у меня… остров невезения в океане есть. Вся харя в вате. Жутко неохота, но — придется. Я понимаю. Придется на вашу контору поработать. Заметьте, бесплатно. А это всегда унизительно. Даже во имя истины, как любят у вас выражаться.
— Что ж, и на том спасибо.
— Да. Сыграем в открытую. Но, Виктор Петрович, — никакого благородства. Забыл уже, когда даром работал. Помню только — всегда унизительно.
— Консультировались?
— Не имеет значения, — Андрей нахмурился, помрачнел. — Мне как вас теперь называть? Гражданин следователь?
— Если можно, по имени-отчеству.
— Конечно, Виктор Петрович. Конечно, советовался. Мы не их тех, у кого руки вися отболтались. И не из тех психов, которые считают себя умнее других. Умнее всех на свете. Перед вами — примерный ученик, — весело улыбнулся Андрей. — В прошлом — солдат, рядовой, босомыга, а теперь — ученик. И хотел бы остаться им как можно дольше.
— У вас неплохой учитель.
— Учителя, Виктор Петрович. Между прочим, и вы тоже.
— Вот как? — удивленно вскинул брови Кручинин. — Я успел вас чему-то научить?
— А как же?
— Надеюсь, не врать?
— Ой, Виктор Петрович, — поморщился Андрей, — врать. Взаимность вранья — как там? Ну у классиков? Первое условие этой жизни.
— Искажаете, милый мой, — вежливо поправил молодого человека Кручинин. — Не первое, а почти первое. И не просто взаимность, а деликатная взаимность вранья. И не нашей с вами жизни, а — жизни русского общества прошлого века.
— А мы не русские что ли?
— Того общества давно не существует, Андрей… Вы не проходили этого в школе?
— Почти, — отмахнулся Андрей. — В общем, как мать моя говорит: чего не видишь, про то и не врешь.
— Хваткая у вас память.
— Вы не согласны?
— А что еще ваша мама говорит?
— Она у меня прибауточница. Это дело любит.
— Ну, что-нибудь? Что запомнили?
— Зачем? — насторожился Андрей.
— Не хотите — не говорите.
— Ну — всякое, — пожал он плечами. — Неправдою жить — не хочется, правдою жить — не можется.
— «Дамы, драмы, храмы, рамы. Муравьи, гиппопотамы. Соловьи и сундуки. Пустяки всё, пустяки».
Андрей удивленно взглянул на следователя.
— Я что-то не до конца понял старшего товарища… Смеетесь над юношей, попавшим впросак?
— Давайте по делу, — устало сказал Кручинин. — Чем вы занимались в понедельник, 8 сентября? Вспомните. Подробно, с утра и до вечера.
— Алиби? В том-то и закавыка… Измазался по уши ни за что ни про что… Одна надежда на вас, потому и прискакал. А если бы чисто…
— Ищи ветра в поле?
— В бега? Ни в коем случае. Умаслил бы дедка вашего, снял грешок. И с вами — бесконтактным способом.
— Я повторяю вопрос. Что вы делали в понедельник, 8 сентября?
— А ни шиша не делал. Дурака валял. Загорал. Читал. Трепался по телефону. Пилось да елось, да работа на ум не шла. Понедельник. Тяжелый день.
— Значит, в городе? В своей фирме?
— Про фирму Маринка вам трепанулась? — вяло спросил Андрей.
— Нет, она не болтлива. У нас есть источники кроме нее.