Дайте мне обезьяну
Шрифт:
Который год приучает себя не переспрашивать…
— На дачу? — переспросил Тетюрин.
Привычка гнать листаж посредством растягивания диалогов.
— Я тебя два дня разыскиваю, почему ты не позвонил?
— Звоню, — Тетюрин сказал.
— Ты живой? — Катя спросила.
— Более чем, — бодро ответил Тетюрин.
— Я рада за тебя, — сказала Катя безрадостно.
Молчание.
— Слушай, — Тетюрин сказал.
— Я слушаю.
— Ты думаешь, я где? А я знаешь куда уехал, ты удивишься, я знаешь где? — И он сказал где.
Катя не удивилась.
Тетюрин пустился в объяснения, но,
— Алле, — повторил Тетюрин.
(Иван Сергеевич Тургенев. «Записки охотника».)
— Я ждала, — наконец-то Катя сказала. — А ты даже не позвонил.
Даже не позвонил… Ой-йоой, вспомнил Тетюрин. Вчера два года их близости. Знакомства и близости. Дата. Она придает значение датам. Когда был год, они ездили на Вуоксу: шлюз Гремучий, рыба, палатка. Только не говори про условности. Тетюрин прикусил язык.
— Так я и звоню.
— У меня с понедельника отпуск, — Катя сказала, — и что? Поеду одна?
— Но ты ведь все равно собиралась к отцу… — сказал Тетюрин.
— Без тебя?
— Здрасьте-приехали. На Алтай? Я еще не заработал…
— Ты даже меня не проводишь?..
— Ну, теперь, конечно, не провожу…
— Тетюрин, — сказала Катя и произнесла фразу, он знал откуда: — Ты от меня просто сбежал.
Чужая история. К нему отношения не имеет.
— С ума сошла? — спросил Тетюрин.
В кои-то веки появилась работа — настоящая, творческая, высокооплачиваемая…
— Просто сбежал, — подчеркнуто просто сказала Катя.
Ей шла простота; шла — как белые носки, кроссовки, желтые шорты, футболка, — и, моргнув, представил другое: черное вечернее платье — «маленькое», как сказано в каталоге, — без рукавов и аксессуаров — и голые светящиеся на черном гибкие тонкие руки, это когда он взял и нажрался на той презентации. Почему он должен от нее сбежать? Западает на всякие… хокку; даже в ссорах-разборках тяготеет к минимализму, разрешая Тетюрину кипятиться и краснобайничать, тогда как сама ограничивается холодными и убийственными формулировками. Так разговаривает, словно знает о Тетюрине больше, чем сам о себе Тетюрин.
— Я вчера встретила Ревякиных…
Вот, без всякого перехода, — на кой черт ему про встречу с Ревякиными, тем более сейчас, когда «просто сбежал»?.. Ревякины, буднично рассказывает Катерина, переехали на новую квартиру, теперь у них три комнаты. Эта квартира, узнает новость Тетюрин, принадлежала специалисту, каких во всем мире всего пятеро, — по лишайникам, а еще он занимается грибами, на лишайниках произрастающими, и в этой области на нашем полушарии он единственный.
— Как я у тебя, — острит Тетюрин, претендуя на причастность к рассказу; дерзость, конечно, — сидел бы; он удостоен того, чего заслужил — никчемной побасенки без глубины и значения.
Если что и было в подтексте — так ничего не было: «так что вот, Тетюрин» — и не более чем. Просто «просто сбежал» принято к сведенью Катенькой, тема закрыта. А Ревякины сами увлеклись лишайниками, говорят, неведомый мир. Ровный, с печалинкой голос. Уж лучше бы гадость сказала какую.
Тетюрин слушал про далеких Ревякиных и глуповато поддакивал, обозначая присутствие.
Претерпевая бремя философического — к себе —
Хрю-хрю.
Ночью будет в ушах стоять голос Катеньки, три дня не вспоминал который.
Ему захотелось сказать:
«Давай поженимся».
Но у кого так роман назывался?..
У Апдайка?
И он промолчал.
— Ну ладно, — внезапно прервала Катя свой внезапный рассказ.
Тетюрин увидел себя, себя со стороны видящим, и отвернулся от зеркала. За окном начинался дождь.
«А ведь ты не любишь меня», — молчала Катя.
«Не говори глупости», — молчал Тетюрин.
Он сказал:
— Я тебе позвоню, хорошо?
— Хорошо.
Вежливо попрощались.
Глава третья
1
Третье по счету здешнее утро Тетюрин пришел посвятить в номер 420 общению с Ритой.
Не получилось.
Через минуту пришли Кукин и Филимонов, ощущенье возникло толпы.
Кукин запел, по обычаю, Лазаря — о новой идее — концептуальной, ночью его опять осенило. Вот и кофейник созрел. Пили кофе совместно. Рита красила губы.
Потом в штаб заявился некий тип с бакенбардами, озадачен он был мониторингом, принес газетные вырезки; не уходил, надлежало зачем-то размножить — в двух или трех экземплярах; он размножал. Рита ушла в туалет, такая подробность. С бакенбардами снимал ксерокопии. Кукин вещал. Филимонов млел у окна, подставив солнцу лицо. Тетюрин скучал. Рита вернулась — опять за компьютер.
Ксерокопия, подумал Тетюрин, увлеченный темой энергия слова, будет когда-нибудь так же звучать, как сегодня для нашего уха дагерротип. Он полагал, дагерротип для нашего уха звучит романтически. Как бакенбарды.
Заметил: не нужен здесь никому мониторинг. Вот Колян («Приятного аппетита…»). Взял заметку — брезгливо отбросил.
— Кончилась бумага, — сказал с бакенбардами, вопросительно посмотрев на Филимонова.
— Ладно, хватит, — Филимонов сказал.
Тот сложил в стопку, что было.
Филимонов достал пачку денег, вынул пару бумажек лениво, протянул, не глядя кому. Тот сказал, уходя:
— До свиданья. — (…и взяв).
— …из чего следует, что действительность и реальность далеко не синонимы, — закончил Борис Валерьянович последнюю мысль, за которой никто, однако же, не следил.
Борис Валерьянович Кукин ждал вопросов.
Тихий ли ангел пролетел, милиционер ли родился — молчали.
Не хотелось работать. Въезжать.
Утро есть утро.
Тетюрин рассеянно просматривал принесенные вырезки. Сверху лежало о конкурентах. Вот Каркар делится рецептом приготовления супа из яблок с рисовыми клецками. Вот отчет о посещении Шутилиным водозаборной станции. «Монолиты» с лопатами — групповой портрет представителей блока «Монолит» на воскреснике: саду цвесть!.. Ниже о наших. Богатырев рассматривает кольчугу в краеведческом музее, сейчас примерит. Обаяшечка Жанна, дочь Несоевой — улыбка: рот до ушей — повествует о маме. Конкурс анаграмм, тур третий. Ничего особенного: спаниель — апельсин; «все на перестановку букв!» — победителей ждет приз, изобретайте анаграммы.