Дайте нам крылья!
Шрифт:
— Да, и обесценят его такие как мы с тобой, Хенрик, потому что мы готовы пожертвовать и деньгами, отложенными на старость, и душевным покоем, лишь бы наши дети жили лучше нас. Лишь бы выпихнуть их наверх, — так же угрюмо отозвался я. Полагаю, нам надо в ножки кланяться «Корням» — ведь они же остаются единственным хранилищем генофонда, не испорченным модификациями. Живые ископаемые. Мостик в наше прошлое.
— Страшно подумать, как летит время, — вздохнул Хенрик. — Когда появились первые летатели? Лет двадцать-двадцать пять назад, да, Зак? Одуреть можно!
— Лет тридцать назад, мне кажется. А предпосылки
— Что ж, прогресс неумолимо набирает обороты, — подытожил Хенрик. — Наш крылатый Мик, между прочим, рассказывает, что уже появляются модификации и попричудливее летателей. Достаточно придумать — и появляются. Так выходит с его слов. — Он шумно отхлебнул пива и откинулся на спинку кресла. — Хорошо, что я уже «земную жизнь прошел до середины»* и даже на три четверти. Не поспеть мне за этим прогрессом. *Измененная первая строка из поэмы «Божественная комедия» Данте Алигьери (1265 — 1321).
— Жаль тебя огорчать, приятель, но насчет трех четвертей — это ты даже не надейся. — Я фыркнул. — Ты проживешь больше семидесяти.
Хенрик вздохнул.
— Я всегда старался смотреть на жизнь оптимистично. Вивьен называет меня флегмой. А когда взъедается — то и бесчувственным бревном. Знаешь, в целом моя жизнь меня устраивает, но я терплю ее потому, что знаю — она рано или поздно кончится. Если у нас еще и уверенность в своей смертности начнут отнимать…
Он поставил бутылку на стол и нараспев зачитал японское стихотворение, кажется, хокку: «От начала времен так пошло:/ только мертвым ведом покой/. Жизнь — лишь тающий снег»*. /* Автор хокку — японский поэт Нандай, умерший в 31 год (1786-1817)../
Мы допили пиво и молча смотрели в ночную темноту. Сад окутала тишина, и лишь изредка раздавалась трель цикады. Издалека доносилось размеренное пение монахов.
— А я тебе, Зак, самое интересное припас на десерт, — вдруг сказал Хенрик. — Мы установили, кому звонил Бриллиант. Ты нас сам навел на след, так что тебе спасибо. Он звонил Уотерхаусу.
Я глубоко вдохнул свежий воздух. Медленно выдохнул. Стиснул перила.
Ну конечно. Все сходится.
— Я слышал речь Уотерхауса в парламенте. Если он нес это все хотя бы наполовину всерьез, ему летателя убить — раз плюнуть. Подумаешь, стереть с лица земли еще одно чудовище.
— Бриллианта мы арестуем в самом скором времени, как только оформим разрешение на арест и подкопим компромата на Уотерхауса, — теперь-то нам легче проследить их прежние взаимосвязи. А Бриллианта возьмем за жабры как следует, пугнем — в штаны наложит и Уотерхауса сдаст как миленький, со всеми потрохами. Пообещаем смягчение приговора — и сдаст. Вот увидишь.
Мысли мои плыли, как ночной туман над садом. Я всматривался в ночь, в городские огни вдали. Над Городом нависло облако, темнее ночной темноты, огромное и зловещее. И из глубины души у меня поднималось мстительное ликование — совершенно не христианское и не буддийское чувство, — древнее, грозное. Моя подавленность прошла. Вернее, она перешла в мрачную радость. Даже умиротворенное пение монахов не в силах было заглушить ее. «Немезида! Крылатая богиня, /Строгоочита правды дщерь! Жизнь смертных на весы кладуща, /Ты адамантовой своей уздою/ Их бег порывистый умерь!... Невидимо следящая за нами,/ Смирительница гордых вый…»* /Гимн Немезиде. Перевод А. Х. Востокова. /
Она — древнее божество, она старше остальных. Стихотворение, обращенное к ней, я выучил еще в детстве. Она уже простерла над Городом свои крылья, словно сотканные из мглы, и от них веет ледяной стужей, и пусть озноб бежит по хребтам тех, кто провинился. А мы — Хенрик, Кам, я — мы лишь орудия богини. Она — единственное божество, которому мы и впрямь служим. Она близится. Та, что карает надменных. Та, что вершит правосудие. Та, что мстит за преступления.
Немезида. Богиня возмездия.
Глава восемнадцатая
Изгнание из Рая
Наутро после встречи с Диким Пери проснулась очень рано. Над ней, заслоняя звезды, склонилась темная фигура, и Пери сквозь сон увидела, как существо тянет когтистые лапы к Хьюго. Тварь была грязная, изможденная, Дикая, но Пери сразу поняла, что это Питер — он пришел забрать Хьюго. То есть еще раз его украсть — он ведь украл у нее Хьюго с самого начала, с того момента, как сделал ей ребенка. Она схватила Хьюго и вскочила, давясь криком — и тут услышала женский голос, и кто-то легонько похлопал ее по спине.
— Я, конечно, понимаю, ты имеешь полное право дергаться, — громко сказала Сойка — похоже, ее не заботило, что под навесом мирно спят остальные летатели из «Орлана». — Все имеют право, просто не все еще знают, с чем мы столкнулись. Давай-ка их будить, — бросила она через плечо и стала пробираться среди спящих. Нагнувшись, она потрясла за локоть Латону и рывком поставила ее на ноги, несмотря на протесты. — Нико с Беркутом полночи спорили, как быть. Созывают общее собрание. Начинается в гражданские сумерки, так что шевелите перьями.
Когда все летатели из «Орлана» собрались вокруг потухшего костра, появились Нико и Беркут — они продолжали спорить напряженным полушепотом. В руках у Беркута был самострел, и когда они вышли на середину круга, Беркут тряхнул головой — мол, больше ни слова не скажу, не дождетесь, — и уселся наземь по-турецки. Нико немного постоял, никого не замечая и уставившись в свою инфокарту. Беркут разобрал самострел и стал его чистить, придирчиво осматривая каждую деталь.
Остальные летатели выжидательно глядели на Беркута, кое-кто жевал пастилки. Пери дала Хьюго банан и стала смотреть, как Беркут собирает самострел, старательно запоминая, как именно он прилаживает детали; за спиной у Беркута сидела на своем насесте Шахиня и следила за каждым движением хозяина так же внимательно, как Пери. Недоброе «щелк-щелк» встававших на место деталей было самым громким звуком в предрассветной тиши.
Нико вскинул голову и посмотрел поверх всех на Пери.
— Пожалуйста, расскажи нам как можно подробнее, что ты видела этой ночью, — велел он.
Нико впервые обратился прямо к ней.
Пери постаралась описать, что видела, но сомневалась, что все правильно запомнила — вдруг страх и темнота превратили жалкое существо в жуткое чудовище? И ей не придавало уверенности, что сильнее всего хмурились, слушая ее рассказ, именно старшие, опытные летатели. А младшие, похоже, не очень испугались.