Дайте нам крылья!
Шрифт:
Динни взяла меня за руку.
— Правда, изумительно красиво? Да и спрятаться ото всех хотя бы ненадолго — тоже хорошо. Нет, конечно, мне приятно, что все поздравляют, но хочется уже немножко отдохнуть от всеобщего внимания, а то и праздник не в радость.
По длинной-длинной висячей лестнице Динни привела меня в парк, который располагался уровнем выше замка. Собственно, это был даже не парк, а густой лес, за которым открывались холмистые луга. Мы неспешно брели пустынными аллеями, в зеленом сумраке, среди шпалер плюща и дикого винограда. Кроны деревьев смыкались над головой, — березы, дубы, сосны, ивы шелестели и дышали на ночном ветру. Мы ступали по тропам, сотканным из переплетенных древесных
Я шел околдованный, словно во сне. Подумать только: ступать по лесной тропе над бездной. Даже голос ветра здесь был иным, чем внизу, на земле, — он тянул и тянул одну и ту же пронзительную ноту, пел так, как поет, должно быть, только высоко в небе. Я плотнее запахнул летную куртку, — ветер пронизывал насквозь, к тому же к ночи похолодало. А Динни хоть бы что, она словно и не чуяла холода. Наоборот, ее оперение и самая ее кожа источали жар.
Так мы блуждали по островку сумрака в световом море празднества, и звезды сверкали у нас над головой и под ногами.
Вдруг неподалеку защелкала ночная птица, вывела причудливую трель, — звонкую, как лесной ручей.
— Соловей, — обрадовалась Динни.
Мы помедлили на опушке леса, любуясь перекатами луга, который взбегал на холм, — там оканчивалась южная граница парка. С вершины холма низвергался в небольшое озерцо водопад. Мы направились к нему, и я вздрогнул — луг прогибался под ногами, как бывает на топком берегу. Все-таки удивительно: лес, луг, водопад, озеро — и все это в воздухе, на высоте многих сотен метров, и далеко внизу — мигает огненными глазами бессонный Город.
— Я так понимаю, это место у вас будет отведено для слётков? — спросил я. В душе у меня снова вскипел гнев, — даже бореин оказался бессилен.
Чертовы летатели! Каковы аппетиты, а? Им подавай все сразу, так и норовят заграбастать весь мир, все красоты земные, ни в чем не желают себя обделять. Хотят, чтобы у них тоже были цветы, деревья, трава, озера и реки, — но свои, летательские, высоко над землей, подальше от презренного гумуса, и бескрылых существ, которые его порождают. Все, что цвело, журчало и шуршало вокруг нас, было искусственным, хотя и живым, но летателей это устраивало, они ведь и сами такие: живые, но искусственные. Им хотелось уподобиться этим растениям, оторваться от земной грязи и жить в воздухе. Именно такую жизнь сулила своим адептам Церковь Святых Серафимов. У летателей есть крылья и полет, а кровь, грязь, слезы — удел бескрылых, пусть они страдают, пусть убирают за летателями.
Я глядел, как струи водопада разбиваются о валуны. Что за пижонство! Водрузить валуны, здоровенные каменные глыбы, в воздухе, в висячем саду! Дерзость вполне в духе летателей. Потом я повернулся к Динни — вот, пожалуйста, один из творцов этого искусственного подвесного мира. И меня она то ли бесит, то ли приводит в восторг, а вернее всего, и то и другое — впору спятить.
На противоположном берегу озерца белела стройная фигура — судя по наряду, летатель изображал юного Эрота. Высокий, с коротко остриженными светлыми волосами, в белой тунике до бедер и дымчато-золотистой полумаске, так что лица толком не рассмотреть. И крылья белые, да не просто белые — с перламутровым отливом. Эрот сжимал в руках лук и сторожко озирался, явно кого-то высматривал. Заметив нас с Динни, он едва заметно вздрогнул, но тотчас замер, усилием воли заставив себя изобразить невозмутимость. Развернулся и пружинисто зашагал прочь, под темную сень аллеи. Я смотрел ему вслед и гадал, откуда же я его знаю. Знакомая походка. Наверно, сосредоточься я, мне удалось бы узнать незнакомца, но меня отвлекало присутствие Динни. Попробуй забудь, что она тут.
— Поищем какое-нибудь тихое местечко? — предложил я. — Посидим, отдохнем.
Мне хотелось остаться с ней наедине. Неспроста же нам явился Эрот! Мы побродили по лугу и, наконец, отыскали укромную впадину на склоне холма — не то чтобы пещерку, но почти. Уселись поудобнее и стали любоваться окрестностями. Мы смотрели на обширные луга и водопад, а когда поднимали взгляд, то видели, как в вышине, в облаках, перепархивают и пританцовывают в воздухе летатели. Повсюду разносилась музыка; казалось, сама ночь пульсирует в такт очередной мелодии, и деревья качаются на ветру в ее ритме. Но музыка звучала для моего уха непривычно.
— Странная музыка, больше похожа на шумы, — заметил я. — Что это?
— Называется «Мелодии небосклона», — ответила Динни. — Эту музыку и правда составляют из природных шумов, из разных звуков, записывают их с натуры, а потом перемешивают. Тут и морской прибой, и подводные землетрясения, и треск льда, и шорох оползней, и солнечный ветер, а еще метеоры и электромагнитные поля.
Динни прислонилась к моему плечу, и ее оперение шуршало над ухом, щекотало мне затылок и шею. При малейшем движении от крыльев Динни веяло душистым теплом. Меня разбирало любопытство. Интересно — каковы ее крылья на ощупь? Я осторожно взял краешек крыла в ладони, погладил большие маховые перья. Какие мягкие, нежные! Не ожидал. Осмелев, я провел пальцами от плеча Динни по середине крыла, подумал, что, наверно, гладить лучше от основания к кончику, — как кошек по, а не против шерсти. Сделал неловкое движение, и наручные часы зацепили одно из перьев, — Динни поморщилась. Я хотел было шепнуть извинения, но передумал. Решился и поцеловал Динни.
Меня словно пронизало электрическим разрядом, бросило в холод и в жар одновременно. Я целовал ее и не мог оторваться. Крылья Динни шелестели в такт ее дыханию, то и дело легче паутинки касались моей кожи, и по спине у меня пробегали мурашки. Аромат роз, который исходил от оперения Динни, дурманил сознание.
Наконец я с трудом оторвался от ее губ. Нет, этот сладостный туман в голове, это замирание сердца — не от бореина, Зак, и не надейся, сказал я себе. Динни улеглась на бок, зевнула, потом рассмеялась и прикрыла ладонью рот.
— Я страшно не высыпалась последние несколько дней, пока готовила весь этот праздник, — призналась она. — Работала по двадцать часов в сутки. Падаю на лету. Прости, мне надо немножко подремать.
Я молча кивнул. Вот и хорошо. Я пока приду в себя и приведу мысли в порядок. Так недолго и голову потерять, — этого мне только не хватало. Никогда в жизни я не притрагивался к летательницам, а Динни — не просто летательница, она — коллега Чешира и важная персона. Спрашивается, почему она вдруг подпустила к себе простого бескрылого? Что ей от меня понадобилось?
Должно быть, я тоже забылся сном. Динни крепко спала рядом со мной — обворожительная и во сне. Одно крыло она подогнула под себя, другим укрылась. А прямо на вершине холма, в десятке шагов от меня, стояла Пери, и ее крылья отливали карим глянцем, как темная скорлупа каштанов, а с исподу проблескивали зелень и синева, — словно даже светясь в ночной темноте. Она все-таки вернулась, как и обешала! Она сдержала слово! Ловко сообразила — отыскать меня именно на слете. Пери подняла на вытянутых руках маленького Хьюго, но, стоило мне попытаться взять его, малыш выскользнул и провалился куда-то в ночную тьму. Пери пронзительно вскрикнула, и оба исчезли. Тут я проснулся по-настоящему. Посидел, переводя дыхание. Наклонился над спящей Динни, заправил ей за ухо упругую прядь темных волос.