Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
— Гой еси, владыко.
— И тебе поздорову, княже Всеслав Брячиславич, — Славимир излучал величие. На миг князю показалось, сам Велес сейчас стоит перед ним. Только на миг.
Волхв чуть поворотился, открывая князю дорогу в святилище.
— Пожалуй, княже.
И снова толпа вокруг храма взорвалась торжествующими криками.
Небольшой — всего несколько сажен — двор святилища был пуст — народ толпился за оградой, не смея ступить на храмовую землю без особого дозволения. И только волхв да князь сейчас были на дворе святилища. Одни.
Волхв повёл косматой и рогатой головой — в этот миг он был как никогда похож
Что это? — смятённо подумал Всеслав Брячиславич, но вслух спросить не успел — волхв протянул свёрток князю, легко, одной рукой — вторая занята посохом — держа на весу немаленькую тяжесть. Взгляд волхва, пронзительный и всезнающий встретился с взглядом князя. Да, княже, — молча сказал волхв, и Всеслав Брячиславич — князь! — молча склонил голову перед волхвом, медленно опустился на правое колено и протянул руки, принимая дар.
Под холстиной свёртка оказалась кожа. А под кожей…
Меч!
Толпа притихла — слышен был только неумолчный птичий гомон в лесу.
Всеслав осторожно потянул из ножен меч. Тускло блестели серебро и сталь, ласкала глаз кожа ножен и перевязи. И тут же душу князя наполнило ощущение силы.
Меч был непрост.
Очень непрост.
Князь медленно поднёс нагой клинок к губам, прикоснулся к благородной бурой стали.
И тогда невесть откуда пришло имя. Имя меча.
РАРОГ.
В храме было полутемно. Только плясали в полумраке языки пламени — от горящих на стенах храма факелов.
— Я не совсем понимаю, владыко, — встревоженно блестя глазами, говорил князь. — Я с пятнадцати лет знал, что я избран Велесом…
— Так, — кивнул космато-рогатой головой волхв — он и до сих пор был в священном убранстве. Кажется, предстояло ещё что-то.
— Но это же меч Перуна! — выкрикнул шёпотом Всеслав.
— Ну и что? — волхв пожал плечами, рога на его голове чуть колыхнулись. — В этом мече — правда богов. И, стало быть, она — с тобой. И потом — богам виднее.
Рядом с лавкой, на которой сидели волхв и князь, стоял прислонённый к стене посох Славимира. Князь невольно остановил на нём взгляд. Дуб украшала резьба — сплетались на нём змеи, становились птицами, щерились звериные морды, там и сям пестрели священные знаки.
Древняя работа.
Очень древняя.
— Княже… — голос волхва вывел Всеслава из странного полузабытья, и князь поднял голову.
— Я готов, владыка.
— К чему? — глаза Славимира смотрели неотступно, требовали ответа, ждали.
— Ко всему, — князь ответил не менее неотступным взглядом. — Я с самого детства знаю, что избран Велесом к восстановлению веры. Теперь я вижу, что и воля Перуна — в том же.
Во взгляде волхва светилось одобрение.
На Софии бил колокол — размеренно и звонко. Князь невольно поморщился и затворил окно.
За спиной скрипнула дверь — в горницу просунул голову доверенный холоп.
— Княже…
— Чего ещё? — недовольно бросил Всеслав, теребя в руках конец пояса, хотя и так знал — чего.
— Прошают быть на службе в церкви.
— Скажи, болен, не иду, — ответил Всеслав. Можно было сказать, что службу отстоит в своей церкви, да только ведь всё равно узнают — поп из княжьей церкви расскажет. Да и не только поп — этот вот холоп, хоть и доверенный, а всё одно христианин. Ни на кого из них Всеславу надеяться нельзя.
Холоп, меж тем, всё ещё торчал в дверях, словно выжидая, что князь передумает.
— Ну, чего стал?! — рыкнул князь, свирепея, и сделал себе на памяти верную зарубку — завтра же избавиться и от этого холопа, и от остальных христиан в терему. Да и в Детинце тоже. Пора уже поменять теремную обслугу, разогнать эту христианскую братию подальше. Сначала жалко было — отцу верно служили, обижать людей не хотелось, потом привык. Но сейчас, когда протопоп уже пять раз назойливо напомнил про пропущенные князем службы — это Авраамий-то, истинный христианин, который и приверженность князя к старой вере искренне почитал только своей виной! Когда затеваются большие дела и зреют большие замыслы, терпеть из жалости наушников в терему не стоит — может большой кровью оборотиться. Там, на посадах, в Окольном городе, да в Старом городе если и есть они где, так мало… пусть их. А кривские бояре… средь них мало христиан, да и те утрутся и промолчат, им их бог велел терпеть и подставить правую щеку после левой.
Ещё до рождения Всеславля, полоцкое вече порешило перенести городскую стену, а князь Брячислав — построить новый Кром. Обновлённая, отстроенная заново Изяславом Владимиричем и Рогнедой кривская столица разрасталась, народ в Полоцк притекал медленно, но верно. Слух про веротерпимого полоцкого князя разнёсся далеко по всей Руси, и народ бежал из-под руки Ярослава киевского и Мстислава черниговского в кривскую землю, чая здесь найти прибежище, где никто не помешает молиться родным богам. Полоцк богател на торговле с варягами и урманами — по Двине с Варяжского моря прямой путь к Днепру.
Обновления город требовал и по иной причине — Брячиславу хотелось городовым строительством показать, что его стольный город не ниже Киева альбо Новгорода, так же богат и красив, так же достоин стать стольным городом. Тогда и предложил ему епископ Мина, присланный из Киева самим митрополитом грек, построить каменный собор. Софийский. Стойно Киеву и Новгороду, где Ярослав только-только построил такие же точно соборы. Стойно самому Царьграду, наконец!
Князь подумал и согласился.
Каменный собор, всего третий на Руси, будет зримо воплощать мощь и богатство полоцкой земли, а имя собора лучше прочих иных слов скажет о княжьем достоинстве полоцких Изяславичей. Разумный поймёт!
Артель царьградских каменных мастеров трудилась без устали, но строительство шло долго — попробуй-ка в лесной да болотистой кривской земле найди потребное количество камня, да подвези его к Полоцку. Потому и достроили собор недавно, всего лет пять тому.
Высилась теперь над городом каменная громада, по христианским праздникам гоняла голубей колокольным звоном, веселя душу всякого истинного христианина, обнимая переливами весь стольный город кривской земли.
А только дальше постройки собора не продвинулось дело у Мины и Анфимия — не спешили кривичи креститься. Даже и полочане, стольного города жители и то крещены были не все. А и кто крещён, так те, как и деды и прадеды, домовым да лешим требы кладут, а в церкви помолясь, домовым чурам плошку с молоком и краюху хлеба ставят.