Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Потому и ехали теперь семеро юношей-«козар» в рати Святослава Ярославича — пленниками не пленниками, но и не вольны были. Угнанных у половцев коней Глеб у ребят купил — не так дорого, конечно, как ватаман Игрень бы в Тьмуторокани продал ясам альбо грекам, но и не задёшево. Впрочем, им самим с той выручки досталась бы только малая толика — десятая часть, не более. Остальное шло в общую калиту, что хранилась у ватамана Игреня — на выкуп полона, на помощь вдовам… ну и на иное прочее. Да и пусть его! Пуще серебра, пуще иного чего дорога была «козарскому» молодняку добытая лихой проделкой войская слава.
А Глеба отчего-то тянуло общение с молодыми «козарами». Вот и сейчас князь Глеб ехал рядом с Неустроем.
— А скажи честно, Неустрое, — говорил он весело, — ведь обманул ты меня тогда, осенью-то?
— В чём это? — Неустрой прикинулся непонятливым.
— Да всё в том же, — князь нетерпеливо пристукнул кулаком по луке седла. — Ничего вы тогда не заблудились! Вы для князя Ростислава Владимирича рать нашу сторожили, нет, скажешь?
— Н-ну да! — согласился Неустрой с очевидным. — Ну было!
— Вот! — довольно сказал Глеб Святославич, подняв вверх палец. — Надул ты меня тогда знатно… заблудились. Это с Северского Донца-то да к Путивлю…
Довольно смеялись, а только видел Глеб — стынет в глазах юного бродника настороженность.
Да и было с чего!
Шёл к Тьмуторокани черниговский князь Святослав Ярославич со своей дружиной, а в ней не меньше двенадцати сотен кметей.
Шёл Глеб Святославич со своими кметями: теми, кто ушёл с ним из Северской земли в Тьмуторокань три года тому; теми, кто пристал к нему в Тьмуторокани и ушёл с ним, невзирая на волю тьмутороканской господы, когда Ростислав прошлой осенью выгнал Глеба; и теми, кто пришёл к нему нынешней зимой за время его сидения в Путивле. Три сотни кованой рати.
Шли и младшие братья Глеба — Роман и Давыд со своими немногочисленными пока что дружинами (по сотне кметей в каждой!), как не имеющие под своей рукой княжьего стола. Третьему Святославичу, Ольгу, было ещё только десять лет, и в походы его с собой черниговский князь не брал. И никто пока что не мог провидеть его грядущей судьбы, славной и горькой, как и грядущего его назвища — Гориславич.
И вся эта рать идёт к Тьмуторокани, на Ростислава Владимирича. А ведь там, в дружине Ростиславлей, Неустроев брат. Близнец. Шепель.
Глеб Святославич помнил об этом непрерывно. И потому пленных «козар» постоянно стерегли четверо конных воев с оружием наготове. И юный вожак «козар» — Глеб видел это яснее ясного! — отлично это понимает.
А «козары» и впрямь всё понимали.
— Ты глянь, Неустрое! — горячечно шептал вожаку Ярко, уже забывший обиду. — Ты глянь, какая рать!
— А ведь на Тьмуторокань идут, — процедил Неустрой, цепко оглядывая черниговских кметей. Рать шла о-дву-конь, и до Тьмуторокани должна была добраться быстро. Вожак кусал губы, стараясь хоть что-то придумать, но ничего не придумывалось. — На Ростислава Владимирича!
— А ведь брат твой там, Неустрое! — Ярко схватил вожака за рукав. — Что делать-то будем?
— Думать! — сердито отвечал Неустрой, высвобождая рукав и щурясь под подозрительными и всё понимающими взглядами приставленных к ним Глебовых кметей.
Думали до самого вечера.
Ярко бесшумно полз в темноте среди по-весеннему низкой ещё травы, и едва сдерживался, чтобы не запеть от восторга. Обманул, обманул! — пело что-то в его душе.
Кмети из сторожи, выставленной Глебом Святославичем, оказалась сущими лопухами! Ярко было совсем не трудно проскользнуть мимо них, тем более, что это стало для него ещё и вопросом чести.
Вообще, весь этот поход был для него сплошной обидой.
Сначала его обидел собственный конь — он ли не водил го купаться в росе, не поил свежей водой, не кормил собственноручно, не чесал гриву.
Потом его на испытаниях обошёл этот… этот Неустрой!
Потом он по собственной дурости стал задираться, и Неустрой его побил.
Никоторой славы теперь не видать ватаманову сыну.
И когда сейчас Неустрой рассказал, что он придумал, то Ярко клещом — а вернее волчьей хваткой! — вцепился в главное! Обойти Глебовых кметей должен он и только он! Не зря же его предком был волк-оборотень!
Пусть у Неустроя будет ныне слава удачливого вожака — эта слава и от Ярко не уйдёт! Кто знает, может быть, именно он станет когда-нибудь ватаманом вослед отцу.
Зато он, Ярко нынче сделает то, чего не сможет сделать никто более, ни зазнайка Неустрой, ни его братец Шепель, хоть и в дружине Ростиславлей.
Сторожевые кмети его не заметили, а кому надо считать спящих у костра мальчишек-«козар»?
Ярко полз по широкой дуге, огибая стан Святославичей, благо Глебова дружина стояла с самого краю — были бы Глебовичи в середине — не уйти бы «козарам». Хотя и теперь — как ещё Перун да Велес рассудят…
Готово! Здесь будет самое то, что нужно.
Ярко вытащил из-под рубахи родовой оберег — мешочек из волчьей шкуры, распустил завязку и вывернул мешочек. Резко потянуло зверем, живым волком! Ярко подхватил упавший волчий клык, царапнул себя по запястью ножом и окропил клык кровью.
— Господине Велес, Владыка Зверья, Исток Дорог! Помоги!
Запрокинул голову к луне и завыл.
Оборотнем он не был.
Но великий родовой завет позволял на несколько мгновений стать волком в душе! И отвести глаза другим!
Многоголосый волчий вой и острый, близкий звериный запах стегнули как плетью. Кони заржали и захрапели, шарахнулись, гонимые многовековым ужасом, живущим издревле в конской крови, с тех самых пор, как Старый Волк убил Старого Коня и впервой напился живой крови!
Сторожа бросилась унимать коней, помогать коноводам — мечущийся в диком страхе табун готов был растоптать и княжий шатёр белого полотна.
И никто не заметил, как от полупогасшего костра впереймы мечущимся коням метнулось шесть стремительных теней. Ещё несколько мгновений — и кони вскачь ударили в степь. Закричали, засвистели сторожевые, кто-то даже бросился вослед, да только за бродником в степи разве угонишься?