Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
— Это хазарский город, — пояснил он, взглядом велев проводнику делать своё дело. — Его когда-то, сто лет тому твои предки разорили. Он Самандар звался.
— Семендер? — Ростислав повторил по-своему. — Тот самый?
Ясский князь молча кивнул.
— И что… там с тех пор никто и не живёт?
— Нет, княже…
Видно было, что и князю смерть как не хочется говорить про то.
— Нехорошее место, — обронил он словно между делом. — Говорят, там до сих пор мёртвяки не упокоились…
— Козарские? — голос Ростислава
Алан не ответил. И так было ясно, что не словенские.
— Славята, — позвал Ростислав ничего особенного не предвещающим голосом. — Пошли-ка туда человек десять своих кметей. Пусть развалины эти прощупают.
А то, что это именно развалины, было теперь ясно — хорошо были видны и большие проломы в кирпичной стене города, и оплывшие от многолетних дождей давно не подновляемые гребни стен, и вежи с полуразрушенными кровлями, где догнивали обгорелые брёвна.
Десяток всадников сорвался вскачь — только пыль взвилась из-под копыт.
— Зря, — обронил, словно между прочим, ясский князь.
— Отчего — зря? — теперь вздрогнул уже не князь, а Вышата. — Проверят, нет ли засады…
— Здесь не бывает засад, — равнодушно ответил Ахсар. — Я же говорю — нехорошее место. Сюда никто не ходит, даже сами хазары.
Князь Ростислав в ответ только передёрнул плечами, но дозор отзывать не стал — плохое место плохим местом, а проверить не помешает. Всегда найдётся человек, который не боится никаких плохих мест.
В городе стояла тишина. Видно, и впрямь брошенный.
Шепель остановил коня у воротного проёма, заглянул внутрь. Горбатые кривые улицы, поросшие бурьяном, каменные и глинобитные стены с пробоинами и поваленные кровли. Обгорелые сто лет тому стропила торчали, словно рёбра из распоротой груди. Шепеля вдруг замутило — когда-то, года два тому, ему довелось видеть охотника, не совладавшего в плавнях с кабаном — тот прошёлся по груди, как пахарь оралом, рёбра вот так же торчали.
— Ну чего там, Шепеле? — окликнул сзади Заруба. Кметь оборотился.
— Ничего не видно.
Эхо от его голоса метнулось в ворота, заскакало по улице и угасло где-то в глубине развалин. Становило жутковато.
Кмети остановились в воротах — что-то мешало въехать в брошенный город.
— Стены какие-то… — неодобрительно бросил Заруба, разглядывая крепость с подозрением. — Камень не камень, глина не глина…
— Это кирпич, — пояснил кто-то из бывалых кметей.
— Ну да? — не поверил Заруба. — А то я не знаю, какой кирпич бывает… Они оплыли, как глиняные, Корец!
— Это здешний кирпич, — снова пояснил тот же кметь. — Его не обжигают на огне, а сушат на солнце. Сырец.
Наконец, Заруба коротко выругался, сплюнул на землю — прямо под копыта коню.
— Ну! Чего ждём-то?!
Улица вилюжилась стойно лесной тропе.
— Куда-то мы не туда заехали, — Шепель тревожно озирался по сторонам.
— Ничего, — Заруба поморщился. — Хоть место здесь — для засады в самый раз.
— А невелик город-то, — бросил кто-то из кметей. — Киев наш побольше будет. Да и Новгород.
— Да и Тьмуторокань, — поддержал Шепель — опричь Тьмуторокани и Корчева ему пока что не доводилось видеть иных городов.
Чёрно-пёстрая змея с шипением скрылась в бурьяне у стены.
— Поберегись, браты, — вполголоса остерёг Шепель. — Тут змей побольше, чем на Руси.
Улица вдруг распахнулась широкой площадью. Наверное, когда-то тут шумело торжище — у самых ворот здешнего крома.
Всадники снова остановились.
Каменная стена крома выщербилась, зияла провалами и обваленными зубцами. В залитых солнцем развалинах стояла какая-то жуткая, неестественная тишина.
В носу свербело от сухой горьковатой пыли и полынного запаха. Заруба громогласно чихнул, и из чёрных провалов в стенах вдруг с пронзительным гамом вырвалась стая воронья и галок. Кмети невольно пригнулись к конским гривам. Кони храпели, приплясывая.
— Кто же тут жил-то? — спросил Заруба, всё ещё глядя на косо обломанные клыки крепостных зубцов снизу вверх и не зная, что сейчас повторяет слова своего князя.
— Козары, — нехотя ответил Корец. — Те ещё…
Он не договорил, но все поняли и так: те ещё — это ещё до Святослава Игорича…
— А где они живут сейчас? — Заруба всё ещё не опомнился.
— Их больше нет, — сказал Корец, толкая коня каблуком и въезжая в ворота крома. — Только кое-где…
Он не договорил — от его слов повеяло жутью.
— А куда же они девались? — недоумевающе спросил Заруба. — Неуж их наши истребили?
— Ага, — отозвался Корец. — И наши, и печенеги, и угры, и торки… Козары рабами торговали по всему Югу… вот и…
— Мой пращур тоже здесь воевал, — сказал негромко Шепель, озираясь по сторонам.
— А на кого мы тогда в поход-то идём? — удивился всё-тот же кметь.
— Эти козары другие, — пояснил теперь Корец и, сам окончательно запутавшись, умолк.
В крепости тоже было пусто — только блеснула из пролома в стене зелёными глазами дикая кошка и, шипя, скрылась.
Кони настороженно фыркали, косясь по сторонам.
Шепелю вдруг стало страшно — из каждого пролома, из каждого оконного проёма, из каждой бойницы в крепостной стене на них глядело Прошлое. Славное, теперь уже почти полузабытое. Глядело, шептало в уши, таилось в зарослях бурьяна. Раздвинь — и увидишь. Ржавый обломок меча альбо наконечник стрелы, пожелтелый от времени череп с пробитым лбом… Шурша чешуёй, выползет из глазницы змея и, стремительно мелькнув длинным и юрким чёрным альбо пёстрым телом, скроется в бурьяне. Прошлое дышало за плечом, словно напоминая о себе, словно молча говорило: мы были! Примерь-ка на себя наши дела, прежде чем кричать, что тоже витязь.