Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Калика аж на месте заёрзал — до того любопытно стало, что за диковинных пленников привёз в Вышгород великий князь. Сразу ведь видно — пленники. Да только кто же ему, калике, про то скажет…
Солнце забралось уже в самую высь, начало совсем по-летнему пригревать, когда с верховьев Днепра показалась вторая расписная лодья. Плавно несомая течением, она подкатилась к вымолу, мягко коснулась бортом дубовых свай, остановилась, захваченная мочальными верёвками. На вымол спустился стройный витязь, бритоголовый и длинноусый с тёмно-русым чупруном, падающим на правое плечо. Ишь ты, а глаза-то — прямо орлиные, — подумалось калике невольно. Витязя он тоже узнал — не пришлось даже
Святослав Ярославич. Черниговский князь.
Бритая голова и чупрун Святослава вызвали особую усмешку калики, тщательно упрятанную куда-то в глубину усов и бороды — вестимо, с таким-то именем, кому ещё будешь подражать, как не великому прадеду — Святославу Игоричу? Хоть говорят, что Святослав Черниговский и сам воевода не из последних… кто знает. Калика с ним под одним стягом не стоял…
Святослав тоже привёз с собой народу немного, но вот ближников средь них было явно больше, чем у великого князя. Первый, кого узнал средь ближников калика — Глеб Святославич, старший сын черниговского князя, совсем ещё молодой парень, едва года на три старше младшего Изяславича, Святополка. Тьмутороканский князь, уже дважды согнанный со своего стола беглым волынским князем Ростиславом Владимиричем. Следом за Глебом шли и трое младших — Роман, Давыд и Ольг. Самому младшему из них, Ольгу, было лет десять. Калика на миг задержал на них взгляд, гадая, кто из черниговских княжичей есть кто, но тут один из них глянул на калику и ожёг его бешеными чёрными глазами так, что вмиг стало ясно — Роман! Слышно было, что второй сын Святослава нравом непокорен и своеволен.
Калика порой и сам дивился тому, откуда он столько много знает про русских князей — а только вот знал откуда-то. Человеческая память причудлива — порой не помнишь самое нужное, то, что тебе говорили вчера, то, что тебя впрямую касается, а вот совсем ненужную глупость — помнишь…
Святослав и его дети уехали с вымола на поданных им конях в сторону вышгородского крома — должно быть, ждали их — а калика, сладко жмурясь от солнца, словно кот, совсем задремал на вымоле. Стражники несколько раз косились в его сторону, но у кого же подымется рука прогнать божьего человека — все слышали былины про калик, а место на вымолах не куплено.
Солнце уже катилось к закату, а от воды ощутимо потянуло осенним холодом. Калика встал и потянулся — задремал невольно, пригретый редким осенью теплом, теперь как бы старые кости не разломило. Покосился на реку — и уставился с плохо скрытым любопытством. Снизу, с киевской стороны, к вышгородским вымолам приближалась третья лодья. Такая же нарядная, как и первые две.
Не иначе, как третий Ярославич пожаловал, — подумалось калике. Он, словно нехотя, задержался, глазея на спускающегося по сходням переяславского князя — тонкий в кости, с пронзительным взглядом умных глаз, тот был один, только с десятком кметей. Да и то сказать — его Переяславль на самой степной меже стоит, у Степи — словно кость в горле, там каждый вой на счету, не то что кметь из дружины княжьей. Там, в Переяславле сейчас и сын его сидит — хоть и всего двенадцать лет сравнялось мальчишке, а всё же князь. С князем, даже с малолетним, в граде и в бою воям спокойнее, чем с самым умудрённым годами воеводой. Князю от богов даже в детском возрасте недетский разум дан. Потому и получают малолетние князья столы в двенадцатилетнем возрасте, потому и рати в таком возрасте водят. Вон, Святослав-то Игорич в три года на древлян ходил с ратью, и сам первым копьё метнул, открывая битву…
Калика вновь вздохнул — эва куда его мыслями-то унесло, аж до богов да до Святослава Игорича. Ох, не зря когда-то говорили ему умные люди — возносишься ты чересчур… растекаешься мыслью по древу…
Переяславский князь, меж тем, быстро вскочил в седло и, гикнув, ткнул коня каблуками. Скакун сорвался с места и птицей улетел к крому — Всеволод не собирался дожидаться дружины. Не маленькие, сами доберутся, а Изяславичи на то и поставлены, чтоб разместить приезжих погоднее. Конечно, князь всё это проверит — но так, чтобы и со стороны не видно, и чтобы свои кмети заметили, оценили и не забыли.
Калика вдруг споткнулся, словно что-то понял.
Остановился, глядя на круто вздымающиеся стены.
Понял.
Постарелый, но верный ум былого кметя и былого гридня, плесковского кривича Колюты, нынешнего калики, сработал верно, выдернув из цепкой памяти, помнившей невероятное количество людей, в том числе и князей то, что нужно.
Ланка.
Волынская княгиня.
Солнце садилось, окрашивая лес на окоёме в кровавый багрец.
Собрались наутро в княжьем терему.
Изяслав Ярославич пытливо, из-под нависших бровей, разглядывал братьев. Давно не виделись они, давно… Не меньше года, пожалуй, прошло, с той поры как младшие Ярославичи наезжали к нему в Киев. А уж племянников он видел и вовсе давно… При мысли о племянниках Изяслав невольно поморщился — вот уж кого не стоило Святославу тащить в Вышгород, так это своих младших сыновей — достало бы и одного Глеба. Добро хоть прямо на снем догадался их не приводить.
Глеб Святославич сидел за спиной отца, изредка подымая голову, взглядывая на дядьёв, и тут же опускал голову вновь. Мальчику стыдно, — понял великий князь и позволил неуловимой — как бы не заметил да не обиделся Святослав, и без того с ним порой говорить непросто — усмешке проскользнуть по губам. Ничего, у Глеба всё впереди… научится ещё отличать отданное Судьбе от позорно выпущенного из рук.
Сам Святослав глядит весело и открыто, но всегда готов опалиться, почуя обиду для своей чести альбо гордости.
А вот младший, Всеволод, тревожит. Ещё молодой, но уже себе на уме — никогда не скажешь, что он затевает.
Плохо.
Прошло всего-то одиннадцать лет со смерти отца, а меж братьями уже так мало понимания. И не дай бог, начнётся…
Изяслав невольно содрогнулся, вспомнив отцовы рассказы про войну со Святополком и гибель отцовых братьев… Не дай бог. Потому и нынешнюю усобицу надо задавить в самом зародыше.
Любой ценой?
А что — и любой!
Однако молчание затягивалось. Пора было и начинать. А начать некому, опричь него, великого князя.
— Сегодня собрались мы, братья… — начал Изяслав, пристойно кашлянув.
— Ради тех мерзавцев, что посягнули на родовые земли! — громыхнул Святослав, пригибаясь, словно барс перед прыжком. Его голубые глаза горели холодным огнём. Всеволод метнул на среднего брата быстрый, ничего не выражающий взгляд и потупился.
— Известно, ради того мы и собрались, — словно не замечая выходки Святослава, продолжал киевский князь. — Что будем делать, братья?
Первое слово, по старинному обычаю, надлежало сказать Всеволоду, как младшему.
— Я сначала хотел бы подробнее послушать о деле, чем сотрясать воздух, — негромко сказал переяславский князь, отщипывая виноград от большой кисти на серебряном блюде. Виноград был не греческий, свой, с Тивери. Но неплохой.
Взгляды обратились к Глебу, окончательно вогнав парня в краску. Тьмутороканский князь приподнялся было с лавки, но великий князь остановил его коротким движением руки. И тогда Глеб заговорил сидя.
Про первое нападение Ростислава.
Про измену тьмутороканской господы.