Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Полоцкого оборотня нога!
Язычника!
Вышата на мгновение остановился, глядя невидящими глазами мимо брата в окно. За окном сгущались сумерки, но ночь ещё не наступила.
Завтра Владей уезжает, — снова шепнул ему кто-то невидимый.
Гридень вздрогнул и вдруг резко бросил прямо в невидящие глаза Порея:
— Подымай дружину!
Терем братьев Остромиричей загудел, словно борть с разъярённым пчелиным роем. Кмети заполошно метались, хватая оружие и сряду, седлая коней, а Вышата, уже сидя в седле, взмахивал плетью, услужливо поданной тем самым холопом — отыскалась-таки плеть.
— Быстрее! Пока ворота не закрыли!
Собирались налегке — без телег, только оружие, брони и кони, только запас хлеба, репы, крупы, вяленого мяса и рыбы на два дня.
— Да куда?! — не понимал Порей. — На ночь-то глядя! Куда?!
— После скажу! — отмахнулся Вышата, и навыкший во всём слушать старшего брата Порей отстал. А Вышата бросил доверенному слуге. — Если спрашивать станут, скажешь, прискакал человек, сказал — касоги табун конский угнали, воевода отбивать поехал! Внял?!
— Внял! — торопливо закивал холоп, низя взгляд. Ещё бы не внять. — Сделаю, господине, не беспокойся. Я и прискакал, господине! И касогов тех сам видел!
Хорошие холопы у Вышаты. Преданные, как псы.
Старший Остромирич вскинул голову, оглядел дружину. Махнул плетью, и две сотни конных кметей вырвались со двора, сотрясая грохотом копыт каменистую землю.
Солнце вставало медленно, наливая бледное небо лазурью. Вышата поёжился от утреннего холодка, затянул завязки кольчуги и накинул перевязь с мечом.
— Не передумал? — холодно спросил сзади Порей.
— Нет, — бросил Вышата так же холодно. — Наше от нас не уйдёт, а полочанину я ни Новгород, ни Киев не отдам!
Порей глянул в сторону дружины — кмети поправляли сряду, седлали отдохнувших за ночь коней.
— А они? — хмуро спросил Порей. — Не боишься, что дело выплывет?
Вышата помолчал. В своих кметях он был уверен, в братниных — тоже. Многие из них служили Остромиричам ещё с недоброй памяти греческого похода двадцатилетней давности. А иные — ещё и раньше.
— Не выплывет, — уверенно ответил старший брат. — Да хоть и выплывет — он решительно махнул рукой.
На челюсти у Порея вспухли желваки, но младший брат смолчал.
— Едут, господине! — крикнул кто-то из кметей.
Вышата плотнее всел в седло, отметая все разговоры. Всё, о чём можно было говорить, было переговорено ещё ночью. Теперь надо было делать дело.
— Кого-нибудь обязательно надо живым отпустить, — бросил он старшому. — Только не самого посла…
Невеликая — всего-то три десятка мечей! — дружина полоцкого посла Владея вытянулась из-за прибрежных скал в широкую пологую долину между холмов, когда Вышата обнажил меч, и взмахом своей дорогой плети бросил дружину в наступ.
Место для засады было выбрано ещё с ночи. Долину со всех сторон прикрывали скалы и холмы, и до Тьмуторокани было уже далеко — из города не видно. И место укромное — мало кто здесь бывал и бывает. А следы замести недолго и нетрудно.
Вышатины и Пореевы кмети рассыпались полумесяцем, со свистом выбросили тучу стрел, и врезались в сбившихся кучкой полочан. Встал звон стали и треск ломающихся копейных ратовищ, перемежаемый конским ржанием.
Жарко.
Очень жарко. Почему так — вроде на дворе ревун-месяц, а не червень, макушка лета?
Солнце грозит пожечь и посевы, и людей, и их дома…
Это гнев Дажьбога за отступничество от веры…
— А-а-а-а… — что-то давит на грудь, мешает даже рукой шевельнуть.
— Ох ты, Мати-Макоше, — горячий шёпот жжёт гораздо сильнее божьего гнева. — Опять повязку сорвал.
Женщина?
Кто ещё такая?
Не мама — это точно… Мама осталась там, на Дону… И отец, и брат…
Холодно. Дрожь пробивает насквозь, сводит ногу судорогой от холода. Холодны воды Луги в конце лета. Нынче и лето холодное, таких ещё не было на Руси до сих пор.
Вода несёт и несёт, холодными волнами захлёстывает с головой, жадно пьёт силы вместе с кровью, нещадно уходящей из ран. Неужто меня ранили так сильно — ведь всего две стрелы и было-то… Альбо не две?
Ничего не помню…
Вода Луги мутна. Течение несёт к северу…
Нельзя!
Мне назад надо, во Владимир!
Сил едва хватает, чтоб прибиться к берегу, ломая ногти на пальцах, цепляясь за случайную корягу, выползти на песок.
Холод наконец уходит куда-то, сменяясь теплом. Но он уже знает — следом за теплом снова придёт жар.
— Ох, Мати-Макоше, ну и проняло же тебя, парень, — опять какая-то женщина. Кто?
Шепель с усилием открыл глаза — в глазах туман. Да что же это такое — неуж ослеп?!
Но туман редеет, и вот из него выплыло лицо — женское. Точнее, девичье — длинная коса, почёлок… А самого лица пока что не различить.
В глазах снова прояснилось, и теперь Шепель уже смог разглядеть лицо. Точёный обвод, тонкий нос, светлые волосы и густые брови, тонкие тёмно-вишнёвые губы. Красавица — помереть и не уйти отсюда.
— Ты кто? — спросить хотел, а не вышло — в горле забулькало, засвистело. Шепель зашёлся в остром, режущем приступе кашля, в глазах снова потемнело.