Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Огонь вдруг отступил, разжались жёсткие руки, Краса ощутила под ногами твёрдую землю. Шарахнулась, безумно озираясь по сторонам. Услышала смех — добрый и сочувственный.
— Да куда же ты, дура? Эк ведь напугалась девка.
И вдруг поняла.
Увидал окольчуженные тела в пыли, увидела связанного чернобородого (с такой ненавистью вспомнились на миг его недобрые руки!). Села в траву и зарыдала.
Всадник в узорной броне спешился, опустился рядом с ней на колено, неслышно и почти неощутимо
— Брось. Будет убиваться. Живой — с живыми…
Слёзы не унимались. Краса вдруг метнулась к связанному, целя ногтями в глаза. Багула был уже в сознании, по его лицу на миг метнулся панический страх. И почти сразу же сильные руки кметя перехватили девушку поперёк тулова.
— А ну-ка… друзья, уведите-ка её…
Ярко-зелёный боярский плащ, шелестя, обнял плечи Красы, и девушка, всё ещё вздрагивая, закуталась в него — только сейчас поняла, что перед глазами восьмерых мужиков она почти нагая.
Её отвели в сторону, усадили на выгнутое крутолукое седло, сунули в руки кожаную флягу с сытой. И тут она разрыдалась снова, поняв, что ничего больше ей не грозит.
А Крамарь, весь дрожа от сдерживаемой злобы, подошёл к чернобородому. Страх, который боярич успел заметить в его глазах, дал понять — будет чернобородый говорить, никуда не денется.
— Кто таков? — спросил Крамарь так, что у кметей кровь застыла в жилах. Они не узнавали сегодня своего господина — весёлого и беззаботного молодого гуляку. Мало того — Крамарь и сам себя не узнавал. После гибели Лютогостя он сильно переменился. — Зовут как? Ну?!
— Багулой кличут, — прохрипел чернобородый. — А ты… узнал я тебя… ты — боярич Крамарь со Славны.
— Кому служишь, Багуле? — холодно бросил Крамарь, никак не ответив на «узнавание» татя — невелика честь.
— Бояричу Мстише… сыну великого боярина плесковского… Ратибора Тужирича.
— Это что, бояре плесковские теперь разбоем промышляют? — удивился Крамарь.
— Это ты разбоем промышляешь, — выхрипнул Багула сквозь пузырящуюся в уголке рта кровь — падение с коня даром ему не прошло. — Мы по слову наместника самого, Буяна Ядрейковича.
— Да для чего же? — всё ещё не понимал боярич.
— А полочане усадьбу боярина нашего ограбили и сожгли… а тут — язычники — вместе грабили… разбойное гнездо…
— Боярин тоже с вами был? — Крамарь перестал удивляться.
— Боярич… был.
— Где он?
— А эвон — Багула кивнул на труп в посеребрённых доспехах. И вдруг прорвалось изнутри откуда-то. — И не радуйся, что его убил! Язычник!
В уголке рта заклубилась пена, смешанная с кровью.
Крамарь выпрямился, кивнул старшому:
— Добей.
Весяне уже воротились из лесу, стояли в стороне угрюмой плотной кучкой, глядя на боярских кметей без вражды, но и без дружелюбия.
К Крамарю подошёл коренастый крепкий старик — таких обычно сравнивают со столетними дубами.
— Что скажешь, боярич? Что делать-то нам теперь?
— Н-да, — протянул Крамарь задумчиво. — Жизни вам здесь не будет — это точно.
— Кто хоть таковы-то? — с тоской спросил дед. — Хоть бы знать, куда от них прятаться… Тати альбо как?
— Не тати, дедо, — вздохнул Крамарь. — Совсем даже не тати.
— А кто, если не тати? — у деда — под бородой было видно — вспухли на челюсти крупные желваки. — Раз грабят — стало тати!
— Пусть так, — снова вздохнул боярич. — Войта-то вашего как бы нам найти?
— Я и есть войт, — сурово отвечал дед. — Отец с матерью Славутой звали. А опричь меня мужиков в веси нашей не осталось.
Борода Славуты крупно дрогнула, словно войт собирался заплакать да передумал.
— Вот чего, Славуте, — задумчиво сказал боярич. — Собирай-ка ты своих людей, берите, что в домах уцелело, да двигайте со мной в полоцкую землю, к князю Всеславу Брячиславичу. Больше от тех татей вам укрыться негде…
Дед покивал.
— Думать будем… — сказал он привычно. Весяне никогда не решают срыву, только после обдумывания. Да только с кем обдумывать, если из мужиков остался один только Славута? И дома разорены, и капы на святом месте срублены… не жизнь теперь здесь. Побил сегодня Крамарь боярича Мстишу, завтра сам боярин Ратибор Тужирич явится и остальное дожжёт.
— А Всеслав примет, — закончил Крамарь.
Конечно, примет, — со смесью зависти и лёгкой злости на Всеслава подумал боярич. — Ещё б ему не принять! И так уже средь всех русских земель кривская славна как Земля Последней Надежды…
Боярич вздрогнул и опомнился.
Чего злобствуешь-то, Крамаре? Тебе ли? Твоего друга Всеслав в полон взял, а после без выкупа выпустил. А княжьи холуи убили. Так кто же свои тебе?!
Не ты ли, Крамаре, сам говорил старому боярину Басюре про странные речи его сына, про то, как вздыхали вы с друзьями по великой Северной Руси… и про князя Полоцкого? И не к нему ли, не к Всеславу ли Брячиславичу, не к полоцкому ли оборотню ты сегодня послан от великого боярина Басюры? Да не того ли и сам Басюра хотел?!
Крамарь раздражённо дёрнул щекой.
А Дажьбог его весть чего хочет Басюра! Крамарь толком не знал этого и сам. Ничего определённого великий боярин ему не сказал. Скорее всего, он пока что хотел только наладить дружбу с Всеславом.
С полоцким оборотнем.
И того уже немало.
Затея Басюры с местью за сына, когда он в запале призвал к себе Крамаря и после долгого с ним разговора велел ехать в Полоцк к Всеславу, оборачивалась какой-то неожиданной стороной.
А за иным чем дело не станет…