Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
— Нет, — весело отверг Лютогость. Настороженно оглянулся на дверь и закончил вполголоса. — Он кривскую землю хочет под своей властью совокупить.
Друзья чуть отпрянули.
— О-о-о, — потянул Крамарь, сузив глаза и сложив губы дудочкой. — Далеко глядит Всеслав-князь, велико дерево рубит…
Лютогость только молча кивнул. Хмель понемногу проходил.
— Почему — велико? — Гюрята не понял — он был пьянее всех остальных.
— Кривская земля — это не только Белая Русь (Полоцк да Витебск), — значительно сказал, весело щурясь на огонёк свечи, Любим. — Это ещё и Смоленск. И Плесков. И Бежецкая пятина с Шелонской. Да и Чёрная Русь тоже.
— А кто владеет Чёрной и Белой Русью, тот владеет и дреговскими землями, — кивнул Крамарь. — А владея ещё и Плесковом с Новгородом — и словенские земли охапит, да и Ростов, пожалуй… И верно содеет…
— Весь Север в единой руке… — мечтательно произнёс Гюрята. Теперь хмель пропал и у него. — Как при Рюрике альбо Гостомысле…
— Э… э! — встревоженно сказал Лютогость. Он отрезвел стремительно, в один вздох. — Друзья! Вы чего?!
Дверь, скрипнув, отворилась, просунулась голова холопа. Лютогость только метнул в него раздражённый взгляд — холопу достало и того, чтоб исчезнуть.
— Так, — нехотя опустил голову Крамарь. — Просто… мыслим про будущее.
Дверь вновь скрипнула — воротилась жена. Подошла к Лютогостю, положила руку ему на плечо, озрела полуразорённый стол — и жареного гуся, от которого остались только оглоданные кости, и полупустые жбаны с пивом да мёдом, сулею с вином, сладкое печево, пироги с зайчатиной, копчёный медвежий окорок.
— Пора, пожалуй, — Гюрята перехватил взгляд хозяйки и неуклюже — выпитое пиво всё же давало про себя знать — поднялся. — Благодарствуй за угощение, хозяин. Пойду я.
Следом за Гюрятой поднялись и остальные.
— Давайте-ка… посошную чарку, — Лютогость протянул руку к жбану с мёдом, качнулся, но Забава опередила, мягко и неуловимо выхватила жбан прямо из-под руки, быстро наполнила все четыре чаши.
Мёд чуть-чуть горчил, но в том была особая прелесть.
Лютогость вышел проводить гостей на крыльцо. Холопы помогли каждому сесть в седло — невместно боярину ходить пешком да в одиночку, хоть до дому и всего-то с перестрел.
Последним отъезжал Крамарь.
— Постой-ка, — Лютогость придержал его за рукав. Друг вскинул брови, молча ждал.
— Не всё я сказал за столом, а надо было бы, — с трудом вымолвил Лютогость. Брови Крамаря невольно полезли ещё выше. — Всеслав не только совокупить кривскую землю хочет.
— А что… ещё? — Крамарь вдруг охрип, и ему пришлось сглотнуть, чтоб договорить.
— Он веру старую восстановить хочет. Смести христиан в Ильмень.
Крамарь впился в побледнелое лицо Лютогостя страшными глазами, молча сжал его ладонь ледяными пальцами.
Конский топот стих в ночи, Лютогость воротился к крыльцу. Забава молча ждала на верхней ступени. Обняла, припала головой к плечу.
— Я уж и чего думать не знала, — горячо шептала она, а боярин чуял, как разливается в нём истома и ярь от близости горячего и желанного женского тела. — Рать воротилась разбитая, а тебя нету! Ладно, Крамарь сказал, что в полон ты попал, а не погинул. И то сказать — в полон-то к кому! К полочанину, к оборотню! А ну как в жертву бы тебя принёс!
Лютогость невольно улыбнулся, гладя мягкие волосы жены непослушными пальцами. А что, мог Всеслав его и в жертву принести… если бы от того победа над Плесковом зависела.
Лёгким движением поднял Забаву на руки, носком отворил пошире дверь…
И тут же за спиной не по-доброму, дурными голосами, взлаяли псы. Затрещали от удара ворота.
Лютогость мягко опустил Забаву на пол, чуть толкнул в спину, заставляя уйти в сени — не дай Перун, ещё стрелят из-за ворот-то, ума хватит. Подосадовал — ах, не вовремя же! — оборотился и рыкнул как можно грознее:
— Кто там ещё озорует!
— Отворяй! — хрипло гаркнули с улицы, в ворота ударили ещё сильнее. Нет, это не тати. Им надо вовсе царя в голове не иметь, чтоб вот так в ворота к боярину ломиться, у которого оружной дружины не меньше десятка постоянно в тереме живёт. Да что тати — не всякий князь на такое решится!
Лютогость резко свистнул, призывая сторожу, и тут же через тын у ворот метнулись стремительные тени. Воротный сторож не сплоховал, ринулся навстречь, но тут же получил в голову кистенём, рухнул в пыль и забился, хрипя. Посторонь от него растекалось тёмное пятно — голову проломили.
Волкодавы метнулись к воротам, но змеями свистнули стрелы, визг и взлаивание перешли в жалобный скулёж — неведомые стрельцы били без промаха.
Ах так!
За спиной дверь вновь отворилась — Забава возникла на пороге с мечом в руках.
— Держи, ладо — она сунула рукоять меча в руки мужа.
— Скройся! — зарычал он на неё. — Стрелят! Сторожу вон подымай!
Калитка меж тем, отворилась, во двор хлынули оружные — луна отблёскивала на кольчугах. Нет, это не тати — не доводилось ещё Лютогостю видывать на своём веку окольчуженного татя, а тем более, татя с мечом — у двоих-троих луна блеснула на нагих клинках.
Но воин должен умирать в бою!
Лютогость прянул навстречь находникам, меч зазвенел, сшибаясь с чужими клинками.
— На силу! — рявкнул кто-то рядом, покатился по двору звенящий ломано-гнутый клубок.
Нападающих было не больше пяти, и Лютогость уже поверил, что отобьётся. Боярин зацепил одного-двоих, кто-то сдавленно матерясь, откатился в сторону, стонал, зажимая ладонями распоротый живот. И тут же ногу Лютогостя чуть ниже колена рвануло резкой болью, а потом что-то тяжёлое обрушилось голову.
Он уже не чуял, как озверелые находники всадили ему в спину короткое копьё. Не слышал, как посыпались горохом с крыльца оружные кмети, как бежали со двора находники. Слышал только дикий крик раскосмаченной Забавы, коя прянула к нему с крыльца, роняя невесть для чего вытащенный из налучья лук — ей всё одно было бы его не натянуть. Хотел сказать, ей — не плачь, мол, сейчас встану…