Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Всадники, меж тем, ринули через балку к нему — дробный стук копыт отдался в ушах, раскатился по морозной степи. Двое альбо трое, — привычно понял Шепель, чуть расстёгивая свиту, чтоб проще до ножа было добраться, сунул левую руку за пазуху, правую чуть отвёл назад, чтоб, если что, из-за кушака за спиной выхватить топорик.
В степи без опаски не проживёшь — доверчивый быстро кости волкам да воронам подарит.
Сблизились. Кони чужаков дышали теплом, клубами вился морозный пар.
— Здорово, парень, — сказал кто-то донельзя знакомым голосом. Шепель вздрогнул, пробурчал что-то в ответ себе под нос.
— Дорогу не покажешь ли? — голос немного повеселел. — Нам бы в Звонкий Ручей надо, к Керкуну…
— Куда? — поразился Шепель в полный голос. — А чего вам там надо-то?
— А ну стой, парень, — вдруг сказал тот, со знакомым голосом. — Дай-ка, я огня высеку…
Стукнуло кресало, брызнули искры, затеплился огонёк, освещая лица.
— Заруба! — поражённо воскликнул Шепель, выпуская рукоять ножа. — Ты?!
— Шепель?! — не менее поражённо сказал Заруба и вдруг, переменясь в лице, отпрянул, вздыбил коня, хватаясь за меч. — Чур меня! Чур!
Остальные всадники тоже подались в стороны, вскидывая луки.
— Да ты чего, Зарубе? — поразился Шепель.
— Так убили же тебя на Волыни! — ответил Заруба, с немалым трудом успокоив коня. Но остальные двое луки опускать не спешили.
— Да живой я, — засмеялся парень с облегчением. — Ну, глянь!
Он вытащил нож, блеснул огонёк на серебряной рукояти.
— Ты же дарил нож, верно? — Шепель провёл пальцем сначала по серебряному навершию рукояти, потом по нагому клинку. — Ну?
Кмети, наконец, опустили луки — ни одна нечисть, нежить ли, не сможет прикоснуться ни к железу, ни к серебру.
— Живой, стало быть? — Заруба подъехал вплотную, поглядел на Шепеля вблизи и вдруг схватил его за плечи, крепко, по-мужски обнял. — Живой, отчаюга! А ну, поехали! Славята тоже рад будет!
— И сам Славята с вами? — удивился парень. — Ну и ну! И чего же вы к нам на хутор-то?
Заруба вдруг посмурнел — видно было даже в скупом свете огонька на труте.
— Славята и расскажет, — нехотя ответил он.
А Шепель ничего не замечал.
— Поди и сам Ростислав Владимирич с вами? — вдруг посмурнел и он. И тут же глянул на кметей, поражённый их молчанием.
Заруба помрачнел окончательно.
— Заруба… ты… — воздуха не хватало, что-то душило горло.
— Помер Ростислав Владимирич, — глухо ответил Заруба.
— А-а-а… — слов не осталось, навалилась какая-то тяжесть, словно каменная глыба пригнула к гриве коня.
Больше Шепель не спрашивал ничего.
Встречный ветерок вместе с морозом принёс запах горячего печева, жареного мяса и тушёной капусты. Шепель невольно сглотнул.
Как всегда, внезапно даже для него, Шепеля, сквозь густые сумерки проглянули огоньки хутора. Мигнули и тут же скрылись за берёзовым перелеском. После него будет поросший ивняком распадок, а уж в нём и Звонкий Ручей лежит — две большие избы, вкопанных в землю по самые кровли, клети и стаи, высокий тын с островерхими палями. Мало не крепость.
— А как же ты выжил-то? — нарушил молчание Заруба.
Всё уже было рассказано — и про смерть князя, и про всё остальное. Славята при встрече только молча кивнул и полоснул Шепеля мрачным взглядом — видно было, что ему не терпится спросить про причины столь долгой отлучки кметя, но он только смолчал, справедливо полагая, что парень расскажет всё сам — не ему, так Зарубе.
Так оно и оказалось.
— Княгиня сказала, что убили тебя, — не отставал Заруба. — Видела, как ты со стены крепостной в реку упал.
— Видела, то верно, — прошептал Шепель, вновь мрачнея. — Травница меня одна выходила, там, на Волыни.
Стол Керкун для гостей накрыл щедрый, как и в прошлый раз.
Вымоченное в квасе и жареное на углях мясо, тушёная в конопляном масле капуста, разваренная каша из дроблёной пшеницы и овса, свежеиспечённый ржаной хлеб, наваристая янтарноцветная уха из донской рыбы, сливочное масло и сметана, мёд в плошках, яблочно-грушевый и зверобойный взвар, деревянный жбан с пивом и даже самодельное вино из местного винограда в некрашеном кувшине.
Ватаман Игрень тоже оказался здесь, молча слушал рассказ Славяты, изредка остро взглядывая на Керкуна и Шепеля. После того, как дружинный старшой рассказал про бегство Вышаты и слова княгини, ватаман многозначительно крякнул. И тут же Шепель понял — знает ватаман! Уже знает, потому и мудрил Игрень!
— Вестимо, теперь и смысла нет, чтоб Ростиславичей вызволять, — сказал он, когда Славята умолк.
— Да почему?! — мгновенно взвился Шепель, но тут же умолк, осечённый враз тремя режущими взглядами — отца, Славяты и Игреня.
— Верно, — вздохнул Славята. — Теперь, если даже мы это сможем, княжичам податься некуда будет — Тьмуторокань на войну с Русью и Царьградом не решится.
— А у нас, на Дону? — мрачно спросил Шепель, невзирая на новый зверский взгляд отца.
— На Дону, на Доне, — вздохнул в ответ Славята. — А чего им тут делать-то? Они тут больше чем просто ватаманами стать не смогут, верно. И то, если повезёт. А они — князья.
У Игреня мгновенно вспухли на челюсти желваки — обиделся ватаман, и теперь ни Славяте, ни Шепелю никакой помощи от него не видать, как своих ушей.