Дажьбоговы внуки. Свиток первый. Жребий изгоев
Шрифт:
Дорога вильнула и вынесла гридня на широкую поляну, посреди которой высился на небольшом взлобке дубовый столб в локоть толщиной и две с лишним сажени высотой. Тёсаные бока столба покрывала причудливая резьба, кою издали разглядеть было невозможно, хотя что-то осмысленное угадывалось — а вблизь подъезжать до зла горя не хотелось. На вершине столба красовался медвежий череп и злобно скалился в сторону Смоленска. Свирепо щерились клыки, тлели багровые огоньки в глубине глазных впадин. Несмеяна пробрал холод — его словно окатило волной ненависти. Ну,
Столб-то небось во времена оны ставлен, до козар ещё, когда словен словену был волк, змей и пардус. Потому и выглядел ныне заброшенно — чувствовалось, что никто давно уже не приносил жертв межевому духу, и снег не был потоптан под столбом — никто не приезжал сюда за всю зиму.
Но древнее северское межевое чародейство ещё жило — проезжая мимо столба, гридень невольно втянул голову в плечи, чувствуя какое-то неощутимое касание, которое тут же переросло в ощущение свирепого взгляда, враждебного и почти ненавидящего. Кто-то огромный и донельзя властный словно шарил рядом великанской ладонью, нащупывая его, маленького и незаметного. Дух принесённого в жертву (уж не человека ли?!) при установке столба выполнял свои обязанности даже теперь, когда в них, по большому-то счёту, никто и не нуждался.
Альбо — пока что не нуждался?
Проезжая мимо столба, Несмеян на миг задержался, соображая, что бы сделать такого. Взгляд духа-межевика давил на голову словно железный обруч. Выматериться? Негоже: дух-межевик — не нежить какая-то.
Словно по наитию Несмеян вытащил из походной седельной зепи кусочек копчёного сала и горбушку хлеба, бросил к подножию столба.
Голову и впрямь отпустило. Он несколько раз оглядывался, пока столб не скрылся за новым поворотом лесной дороги. Но ощущение неотвязного взгляда в спину осталось.
Словно межевое чародейство, древнее, полузабытое и ненужное уже, всё время было с ним рядом, приглядывая за чужаком.
Несмеян даже коня остановил, оборотился и долго глядел назад, словно стараясь увидеть тот межевой столб. Да какое там — небось уже сотни две вёрст с лишком оттуда отмахал, если не три. Разве увидишь…
Зато увидел иное.
Непроходная дебрь давно уж осталась позади и теперь вокруг Несмеяна расстилалась широкая степь, изрезанная балками и частыми колками — берёзовыми и дубовыми. И вот на самом окоёме, там, где кривая, словно след пьяницы, дорога ныряла в густую полосу перелеска, маленьким облачком клубилась пыль. И это облачко медленно ползло за ним следом.
Погоня?
Альбо случайные мимоезжие всадники?
Несмеян не собирался этого выяснять. Толкнул коня каблуками вышитых сапог и прибавил ходу.
Спокойствия это не прибавило, и, когда конь вынес Несмеяна на очередной взлобок, гридень снова натянул поводья и оборотился. И невольно ахнул — облачко уже было вдвое ближе, всего верстах в пяти, и внутри него уже можно было разглядеть отдельных всадников — пятеро альбо семеро. Коней они погоняли, не жалея. Стало быть, увидели, и догоняют.
Навёл-таки межевой дух, — подумал Несмеян, злобно сжимая плеть. Ни во что пришло его жертвование. Кмети северские хоть и наверняка крещёны, а что-то почуяли.
И чего делать?
Драться?
Ждать?
Бежать?
Драться бессмысленно — пятеро альбо семеро его одолеют вмиг, тем более, что у него из доспехов с собой только шелом да кольчуга, а из оружия — меч да лук. А там… там и чешуя железная блестит, и щиты видны. Да и луки с арканами наверняка сыщутся, опричь мечей да копий.
Ждать — значит, сдаться. Мало того, что позор, так ещё и тайная княжья грамота к ним в руки попадёт. И к кому это — к ним? Скорее всего, стража межевая черниговская, кмети Святослава Ярославича. А тот князь Ростиславу тьмутороканскому первый ворог… нет, не должна грамота Всеславля к нему в руки попасть.
Бежать смешно. На таком просторе, да в своих-то краях, где этим семерым каждая тропинка ведома, где каждый следок на снегу виден, они его загоняют как зайца, тут в догонялки не поиграешь. Вот у себя, в дебри кривской… там Несмеян им крови-то попил бы.
И чего же вы станете делать, витязь Несмеян?
Бежать, — хмыкнул Несмеян, отвечая сам себе, и понукнул коня.
Бегство помогло плохо.
Уже вечером, разжигая костёр (прятаться было без толку, всё одно его заметили), Несмеян увидел другой костёр всего в версте от себя.
Ходко идут, — отметил он про себя и сам подивился своему спокойствию. — Глядишь, к полудню завтра и нагонят.
Спал беспокойно, вполглаза — не подобрались бы. Но те видно, тоже притомились и решили, что беглец никуда не денется.
Утром седлал ещё впотемнях, то и дело поглядывая на мечущийся огонёк костра северян. Своего костра гасить не стал — авось да подумают, что он ещё спит. Прыгнул в седло и сорвался с места вскачь.
Но с рассветом стало видно, что и хитрость помогла плохо — северяне нагоняли, скакали уже назрячь. Погоняли коней и весело что-то выкрикивали — слышались уже и их голоса. То ли кони у них были лучше, то ли ещё что. Нагоняли.
Несмеян опять в отчаянии оборотился, словно ища какой-то выход, потом снова понукнул коня и, круто свернув с торной дороги, свалился вместе с конём в широкую, поросшую лесом лощину, чая хоть тут запутать следы. Хоть как-то сбить северян с толку.
Проскочил перелесок и рванул поводья так, что конь с ржанием встал на дыбы.
Прямо навстречь ему, в каком-то перестреле двигалась конная рать. Не меньше сотни. Краснели щиты, блестели кольчуги. Чьи?
Северяне?
Бежать?
Куда?!
К нему уже скакали, готовя оружие, кмети, охватывали его с трёх сторон.
— Кто таков?! — лязгнул знакомый голос, и Несмеян остановил руку, уже метнувшуюся к рукояти меча, в изумлении замер на месте.
— Корнило?!
Сблизились, и тьмутороканский кметь в восторге сбил шелом на затылок.