Де Санглен Яков Иванович - рыцарь при императорском дворе

Дрюков Юрий Николаевич

– Нет, государь, я с ним незнаком.

– Вы можете познакомиться.

– Это, государь, не так легко. Какой предлог могу я иметь для знакомства с человеком, стоящим на столь возвышенном посте? Разве только под предлогом искать его покровительства, обманывать и сделаться презрительным в собственных своих глазах.

– Почему же? Я поручил то же самое Балашову и имею от него донесение.

– Я предоставляю каждому поступать и рассчитываться со своею совестью, как ему угодно; но я применять своей к обстоятельствам не умею.

– А если бы польза отечества того требовала?

– Я прямо пошёл бы против того, который только задумал бы причинить оному вред; но, под личиною

снискания себе покровительства, вонзить другому кинжал в сердце я не способен. Рано или поздно, откровенность моя взяла бы верх, и я бы всё испортил.

– Балашов не так думает. Вот его донесение; читайте громко.

Де-Санглен начал читать: "...В передней тускло горела сальная свеча, во второй большой комнате тоже; отсюда ввели его в кабинет, где догорали два восковые огарка: огонь в камине погасал. При входе в кабинет, почувствовал он, что пол под ногами его трясся, как будто на пружинах, а в шкафах, вместо книг, стояли склянки, наполненные какими-то веществами. Сперанский сидел в креслах перед большим столом, на котором лежало несколько старинных книг, из которых он читал одну, и, увидя Балашова, немедленно её закрыл. Сперанский, приняв его ласково, спросил: "как вздумалось вам меня посетить?" и просил сесть на стоящее против его кресло... Балашов взял предлогом желание посоветоваться: нельзя-ли дать министерству полиции более пространства? Оно слишком сжато; даже в некоторой зависимости от других министерств; так что для общей пользы трудно действовать свободно... наконец Сперанский, при вторичной просьбе Балашова о расширении круга действий министерства, сказал ему: "разве со временем можно будет сделать это, - прибавя, - вы знаете мнительный характер императора. Все что он ни делает, делается им в половину". Потом, говоря далее об императоре, заметил: "Он слишком слаб, чтобы управлять и слишком силен, чтобы быть управляемым..."

– Как вы это находите?

Де-Санглен молчал.

– Говорите откровенно.

– Ваше величество! я в комнатах Сперанского не бывал, и занимается ли он чернокнижеством, - не знаю. Но вот, что меня удивляет: говорят, Сперанский человек умный; как решился он, при первом знакомстве, и с кем?
– с министром полиции, так откровенно объясняться? Впрочем, та же фраза была сказана прежде о Людовике XV: - это повторение.

– Балашов и Сперанский ошибаются, меня обмануть можно, я человек, но не надолго, и для них есть дорога в Сибирь... Мы рассмотрим это с вами. Я решительно никому не верю... Однако же не мешает вам смотреть поближе за Балашовым; что узнаете, скажите мне.

– Государь! Он мой начальник.

– Я беру это на себя.

– Государь! не прогневайтесь, если верноподданный осмелится умолять вас, не доводить его до презрения к самому себе. Нет тайны, которая не была бы явна. Если злой умысел скрывается в Балашове или Сперанском, то он против истины не устоит; все развернётся само из себя.

– Ваши правила, ваша откровенность, мне нравятся, и в нынешних обстоятельствах они мне необходимы; смотрите не переменяйтесь; мы часто будем видеться!..

Как раз в это время развернулась беспрецедентная компания по дискредитации Сперанского, которого обвиняли даже в государственной измене. Балашов вместе с бароном Армфельдом стали организаторами губительной для Сперанского провокации. Они предложили ему "приобщить их к своим видам и учредить из них и себя, помимо Монарха, безгласный комитет, который управлял бы всеми делами, употребляя Государственный совет, Сенат и Министерства единственно в виде своих орудий". Сперанский, конечно, отказался, но совершил огромную ошибку, не сообщив об этом предложении Александру I, что и было использовано в дальнейшем против него.

В конце 1811 г. Елена Павловна (сестра Александра I) передала императору записку Ростопчина о мартинистах, в которой Сперанский, помимо прямого обвинения в безбожии, был провозглашён лидером русских иллюминатов.

При разговоре на эту тему де-Санглен скажет Александру I:

– Если бы вашему императорскому величеству угодно было спросить обо всем самого Сперанского: я почти уверен, что он во всем открылся бы вашему величеству.

– Это ещё вопрос. Он человек чрезвычайно тонкий и хитрый; должен бы сам мне в том сознаться.

– Государь! я Сперанского не знаю. Я могу обвинить его в том, что он взялся не за своё дело; ибо нововведённые министерства не пустили и долго не пустят корней на земле русской; но опутать его клеветой, я нахожу не приличным, не благородным, низким.

– Ваши правила делают вам честь, и для того прощаю вам эту благородную вспышку. Но вы людей не знаете; не знаете, как они черны, неблагодарны, и как они умеют во зло употреблять нашу доверенность. К чему было Сперанскому вступать в связь с министром полиции? Один - пошлый интриган, как я теперь вижу; другой умён; но ум, как интрига, могут сделаться вредными. Но вам более прятаться нечего. Балашов, видно, догадался, хотя явно не говорит, а очень хвалит Фока. Что это за человек?

– Он человек, государь, не дурной; но вероятно, обольщённый важными выгодами в будущем, он меня, своего благодетеля, выдал.

– Это не рекомендация, однако, доказывает человека способного. Интриганы в государстве также полезны, как и честные люди; а иногда первые полезнее последних... Из донесения графа Ростопчина о толках московских, я вижу, что там ненавидят Сперанского, полагают, что он, в учреждениях министерств и совета, хитро подкопался под самодержавие. Здесь, в Петербурге, Сперанский пользуется общею ненавистью, и везде в народе проявляется желание ниспровергнуть его учреждения. Следовательно, учреждение министерств есть ошибка. Кажется, Сперанский не совсем понял Ла-Гарпа, моего наставника. Я дам вам этот план. Сравните оный с учреждением, и скажите ваше мнение о министерствах!

Пока де-Санглен завёртывал сочинение Ла-Гарпа в бумагу, государь позвонил и вошедшему камер-лакею приказал дать что-нибудь ужинать. Подали, государь выкушал рюмку шамбертен, отведал жареных рябчиков, леща, желе, и потчевал его. Государь был очень весел и шутил на счёт своих приближенных.

– Хорошо я окружён. Козадавлев плутует, жена его собирает дань. Балашов мне 80 тысяч рублей не даёт. Я приступаю, он утверждает, что пакет найден без денег. Все ложь! Граф Т.. твердит уроки Армфельта и Вернега, который живёт с его женой. Волконский беспрестанно просит взаймы 50 тыс. на 50 лет без процентов. На силу я с ним сошёлся на 15 тысячах без возврата. Вот все какие у меня помощники!

– Я сменил бы их.

– Разве новые лучше будут? Эти уже сыты, а новые затем же все пойдут...

11 марта 1812 года, де-Санглен был неожиданно призван к государю утром.

– Кончено! И как мне это ни больно, но я со Сперанским расстаться должен. Я уже поручил это Балашову, но я ему не верю, и потому велел ему взять вас с собою. Вы мне расскажете все подробности отправления... Я вами доволен и, в доказательство моего доверия к вам, скажу, что я спрашивал Сперанскаго "участвовать ли мне лично в предстоящей войне?" Он имел дерзость, описав все воинственные таланты Наполеона, советовать мне собрать боярскую думу, предоставить ей вести войну, а себя отстранить. Что же я такое? Нуль! Из этого я вижу, что он подкапывался под самодержавие, которое я обязан вполне передать наследникам моим. Балашов вас известит, когда ехать. Смотрите, чтоб я всё знал. Прощайте.