Дебютный развод
Шрифт:
— Да. В Интернете, — кивнул охранник.
Много мне это даст!
Я беспомощно уставилась на него.
— Или в «Тикетмастере», телефон 212-555- 60000.
— Спасибо, — с облегчением выдохнула я.
Благодарение Богу, я могу позвонить в «Тикет-мастер» и заказать билеты на шесть. Две минуты еще имеется.
Я набрала номер на сотовом. Ответил, разумеется, компьютер. Черт!
— Добро пожаловать в «Тикетмастер». Пожалуйста. Слушайте. Внимательно. Меню. Изменилось.
До чего же медленно!
Я в нетерпении нажала на ноль. Может, хоть
— Простите. Я. Не. Понял. Добро пожаловать в «Тикетмастер».
На этот раз я дослушала до конца и нажала цифру пять, отвечающую за продажу билетов.
— Привет. Какое шоу? — прозвучал женский голос. Ура! Человек!
— МоМА, — промямлила я.
— Бродвейская постановка?
Господи Иисусе!
— Музей современного искусства, — объяснила я, стараясь не впасть в истерику. В конце концов, низкооплачиваемая особа на другом конце провода не виновата в том, что я опоздала и теперь не могу проследить за свиданием мужа и его любовницы!
— Чтобы заказать билеты в МоМА, пожалуйста, позвоните по номеру 212-555-7800.
Я взглянула на часы. Начало седьмого. Безнадежно.
Все же я принялась набирать новый номер и тут вдруг ощутила чье-то прикосновение. Обернувшись, увидела Марси.
— Я не могу войти! — всхлипнула я.
Непривычно мрачная Марси помахала перед моим носом карточкой с надписью «Член правления МоМА», взяла меня за руку и повела в музей.
— Я подумала, что тебе не помешает моральная поддержка, — пояснила она.
МоМА всегда напоминает мне гигантскую банку для сладостей, в которой кишат мухи. Картины похожи на огромные конфеты, подвешенные в воздухе на невидимых нитях, а посетители словно съеживаются, превращаясь в крошечные черные точки, перелетающие стаями от де Кунинга до Уорхола. Куда, о, куда подевалось мирное, способствующее самосозерцанию местечко, о котором я читала во множестве заметок «Нью-Йорк таймс»? Тут обстановка больше напоминает Таймс-сквер.
— Марси, уже десять минут седьмого, — прошептала я, встревоженно озираясь. Мы стояли в просторном белом атриуме, тянувшемся от Пятьдесят третьей улицы через весь квартал к Пятьдесят четвертой. Прямо перед нами возвышалась широкая лестница в бельэтаж, где, согласно тем, кто любит полемизировать о противоречивых направлениях искусства, висит знаменитая картина Моне «Облака, отражающиеся в пруду с водяными лилиями». Огромный стеклянный балкон позволяет стоящим внизу глазеть на посетителей наверху и на гигантский зеленый пластиковый вертолет, парящий над лестницей.
— София вечно опаздывает. Это прием, безошибочно привлекающий мужчин, — пояснила Марси, направляясь к лестнице.
Я в состоянии полного душевного онемения последовала за ней, не зная, чего ждать. Пока я была рада оставаться невидимой, затеряться среди туристов и экскурсий школьников. Я не хотела, чтобы меня заметили. Что может быть унизительнее положения обманутой жены? С этого момента мне придется скрываться. И разумеется, до конца дней настроение мое останется таким же отвратительным.
Мы поднялись наверх, где, как две школьницы, спрятались за высоченной стальной булавкой в центре комнаты. Отсюда были прекрасно видны Моне и скромные, обтянутые черной кожей скамьи для посетителей.
— Вот она, — прошептала Марси. — Одна. Странно.
София сидела к нам спиной, но это, вне всякого сомнения, была именно она. Кому еще придет в голову надеть расшитый золотыми пайетками жакет для похода в шесть часов вечера в художественный музей?
— Непонятно, — продолжала Марси. — Уже четверть седьмого. Нет! Погоди! Она отвечает на звонок.
София действительно что-то говорила в трубку. Потом встала и направилась к стальной булавке. О Господи!
К счастью, она остановилась по другую сторону сооружения, и мы даже смогли кое-что подслушать.
— Да, дорогой… я видела ее на похоронах… бедняжка… да, три минуты? В саду скульптур? Но там ужасно холодно. Ты знаешь, я не выношу этих громадных голубых треугольников… Уж лучше встретимся у Мэтью Барни…
С этими словами она закрыла телефон, повернулась и направилась к галереям с работами наших современников.
— Меня ноги не несут, — призналась я Марси. Услышав, что София назвала меня бедняжкой, я так взбесилась, что сразу хотела уйти. Я уже знала почти все, что хотела узнать. Зачем подвергать себя дальнейшим пыткам?!
— Сильви, тебе необходимо пройти через это.
Для тайного свидания София выбрала самую оживленную галерею. Здесь было так много народу, что мы едва могли следить за ней. Спрятавшись за высокой многоцветной стеной, расписанной Дэном Флавином, мы выглядывали слева. София внимательно разглядывала безумную инсталляцию Мэтью Барни «Шкаф малышки Фей ла Фо 2000»: плексигласовый гроб, где помещался цилиндр и операционный стол. Что за зловещее место для романтического свидания!
— Где он? — прошипела Марси.
— Может… Может, не придет, — с надеждой выдохнула я.
Но тут София помахала рукой. Ее золотые браслеты издали чувственный звон, на который болезненно отозвались мои нервы. Ужасно хотелось отвернуться, но я продолжала смотреть. Я так волновалась, что мне не хватало воздуха.
И что я увидела? Расталкивая толпу, к Софии пробирался рыжеволосый, невысокий, лысеющий мужчина. Марси тихо ахнула.
— О Боже милосердный! — воскликнула она, когда София и рыжий незнакомец обнялись и поцеловались страстно и самозабвенно: такое зрелище нечасто можно наблюдать в художественном музее.
На моем лице против воли расцвела улыбка. И она становилась все шире и шире. Глядя со стороны, можно было подумать, что во всем мире нет человека счастливее меня.
— Какое облегчение! Это определенно не мой муж! Как хорошо, что все это ошибка! Марси… — И тут я увидела ее лицо. Смертельно бледное лицо. — Что? — внезапно прозрела я. — Ты знаешь этого типа?
— Это… — Марси не могла говорить. Обычно звонкий голос превратился в хриплый шепот: — Это мой муж.