Дед умер молодым
Шрифт:
Кондратьев снова потер лысину и, завидев вошедшего в кабинет старого хозяина, поспешно встал, шагнул ему навстречу. Все это молча, как бы спрашивая совета. Но Тимофей Саввич, поздоровавшись кивком, смотрел куда-то в сторону с нарочито рассеянным видом. Заметно было: неохота старику вступать в беседу, начатую до его появления в кабинете.
И тогда Кондратьев сдержанно ответил директору-распорядителю: *
— За честь спасибо, Савва Тимофеевич, однако разрешите подумать. Семь раз примерь, один отрежь...
И неторопливо собрал в свою объемистую папку разложенные на столе чертежи и таблицы финансовых расчетов.
— Что же, Василий
Молодой Морозов проводил главного механика до дверей кабинета. Раскурив об еще но погашенный окурок новую папиросу, вопрошающим взглядом окинул отца.
Тимофей Саввич отметил про себя: волнуется, недоволен. Хочет спросить: зачем, мол, пожаловал? Но стесняется. Знает, конечно, сын, уж доложили ему, что ходил отец по цехам, заглядывал и в котельную, и на склады, нагоняя страх на мастеров и приказчиков. Знает сын, что все на фабрике встревожены появлением в Орехово-Зуеве отца, постоянно живущего в загородном имении Усадах. И конечно, не сомневается сын, что обнаружены отцом какие-нибудь упущения, непорядки. Ждет, что начнет отец ему выговаривать. Ничего, Саввушка, подожди, потерпи...
Прежде чем усесться на диван, Тимофей Саввич молча шагнул к окну, распахнул настежь широкую форточку, шумно вдохнул морозный воздух, сказал:
— Зима, господин директор.
Молодой Морозов ответил шутливо:
— Как это у Пушкина: «Зима! Крестьянин, торжествуя...»
И мысленно приготовился отвечать на расспросы насчет завоза топлива, о причинах задержки в строительстве нового фабричного корпуса: не потому ли это, что одновременно строится жилая казарма?
Но отец заговорил о другом:
— Как Зина? Сколько ей еще осталось? К Николе-зимнему или к рождеству внука ожидать?
Погасив недокуренную папиросу, Савва Тимофеевич начал рассказывать о здоровье молодой жены.
— Хорошо, хорошо... Береги супругу.— Старик поудобнее уселся на диван, прищурился: — Торопыги вы, молодые.
Молодой Морозов покраснел, поморщился. С трудом, только из сыновьего почтения, терпел он все эти намеки. Ну, кому какое дело до того, что законная жена его должна родить на шестом месяце после свадьбы? С обидой вспомнил слова матери Марии Федоровны: «Да уж порадовал ты меня, Саввушка. Первый жених на Москве, а кого в дом привел... Что бесприданница твоя Зиновия — еще полбеды, разводка — вот что плохо...» Эх, матушка, матушка... Корыстна ты, тщеславна, жестока. По твоему родительскому разумению, молодому Савве Морозову невесту надо бы брать — из Коншиных, из Прохоровых, из Бардыгиных. Мало ли в Белокаменной достойных именитых фамилий. А он Зимину взял, дочку купца второй гильдии. Да еще мужнюю жену. От двоюродного племянника Сережи Морозова — Зиновию свою увел. Да, «Зиновией», как в святцах и метрике записано, а не «Зинаидой», как та самовольно нареклась, звала свекровь нелюбимую сноху. А за что невзлюбила? За красоту, конечно, ну, и за ум, а пуще всего за своенравный, гордый характер...
За все то, что дорого Савве Тимофеевичу. Потому и доволен был он, что живет с женой отдельно от родителей.
От Орехово-Зуева до Усад хоть и близко, а все же часто ездить с визитами не обязательно, особенно теперь, когда молодые ожидают первенца.
Тимофей Саввич, видимо, рассуждал иначе, коли, при всех своих стариковских недугах и докторских запретах, решил сына навестить. И не дома, а на фабрике — в директорском кабинете.
Да уж, визит сыну нанес нежданно-негаданно...
Расспросы о здоровье снохи стали не более как вступлением к другому разговору, который уже предвидел сын и к которому оказался готов.
— Так, так, реформатор, я гляжу, набрался ты ума за морями,— Морозов-старший погладил окладистую бороду.
— Затем и ездил, папаша.— Савва Тимофеевич пожал плечами, повертел в руках портсигар, опустил в карман, не закуривая.
— Вижу, Савва, ездил ты не зря... Однако правишь не в ту сторону. С мастеров строго спрашиваешь — молодец! А рабочий народ распустился у тебя... Много брака дают.
— Что поделаешь, папаша, учатся молодые. С пасхи-то сколько новеньких на фабрику пришло?
— Лениво учатся, острастки не знают.
— Что значит острастка? Не штрафы же снова заводить?..
— Ну, штрафы не штрафы, а расценки для молодых надо бы снизить.
— Не согласен, папаша. Расценки для всех рабочих должны быть одинаковы. Иначе не будет у молодых стимула.
— Стимула... Любишь ты ученые слова, Савва Тимофеевич.
— Не в словах дело, папаша. Вы отлично понимаете, о чем я толкую.
— Как не понять, сынок... К твоему просвещенному сведению, я не только в Англии бывал, но и в отечестве своем кое над чем призадумался. Кто насчет Всероссийской политехнической выставки хлопотал, когда ты еще и в гимназию не ходил?.. А ткацкие станки, те, что, бывало, дед твой Савва Васильевич у этих самых англичан покупал, а мы теперь сами строим,— это чья была забота, чья печаль?
— Станки — дело прошлое, папаша. Нынче о машинах думать надо. На одних паровых далеко не уедешь. Электричество подавай фабрикам. В Швеции-то как? Что ни завод — своя электрическая станция.
— Знаю. Про твою Швецию в книжках читал. Реки там горные, быстрые. Сама природа предлагает этот, как его, белый уголь. А нам сюда, в Подмосковье, и черный донецкий уголек за тысячи верст возить...
— Не надо забывать, папаша, про торфа подмосковные. Начиналась-то наша мануфактура на дровах да на торфу. Если для паровых машин торф годится, что мешает сжигать его в топке электрической станции?
— Ну, заладил ты, Савва, свое... Да, слышал я твой разговор с Кондратьевым. И думаю: прав он, Василий Михайлович. Ценю его: осторожный, расчетливый инженер. Пусть для начала на торфу электрическую станцию построит кто-либо другой из промышленников. Нам-то первыми вылезать зачем? Рисковать для чего?
— Умный риск — дело нужное, папаша.
— Смотря где. В картежной игре, в бегах, на скачках... Так пусть по этой части старается Серега Викулов.
Упоминание о Сергее Викуловиче Морозове, близком родственнике, недавнем муже* Зинаиды Григорьевны, Савва Тимофеевич воспринял с обидой. Побледнел, ничего не ответил.
А Тимофей Саввич продолжал, недобро усмехаясь:
— Рисковать в промышленном деле, господин директор-распорядитель, надо с расчетом. Не будь расчетлив первый Савва Морозов, чье имя наша мануфактура носит без малого сотню лет, так и остался бы он ремесленником, крепостным человеком господ Рюминых. И еще: прижимист был твой дед, не стеснялся копейку выколачивать из земляков — мужичков владимирских, да рязанских, да подмосковных. Все сыновья с малолетства были к делу приставлены. А про матушку, Ульяну Афанасьевну, и говорить нечего, какая была умница — вся красильня на ней держалась. Потому семья и дело основала... А ты, Савва Второй, реформатором хочешь, быть наподобие Александра Николаевича, в бозе почившего государя.