Шрифт:
Каждое утро у Марка начиналось в семь. Так было всегда и у всех. С детства и до старости все вставали ровно в семь утра. А ложились все спать в десять вечера. Таков был установленный распорядок дня. Как только заканчивались обе программы телевидения, культурная и спортивная, сообщали о погоде на завтра и включали гимн. После гимна все и ложились. Можно было видеть, как разом, щелк-щелк-щелк, начинали гаснуть окружающие его дом новые башни. Этот дом скоро тоже должны были снести. По графику, который висел уже полгода возле окошка консьержа,
Нет, дом еще хороший, уютный и теплый, тут даже и не поспоришь. Но — график. Обновление всегда должно идти по утвержденному графику. Это дает занятость строителям и всяким заводам стройконструкций. Инженерам и офисным работникам тоже работа. И тем, кто их кормит. Всем-всем, в общем.
А за неделю до этого события им сообщат новый адрес. Вот тогда и придется искать новую школу для сына поближе к жилью. А может, и работу для себя. Не поощрялось, когда путь на работу у кого-нибудь занимал слишком много времени. Трафик. За трафик снимали бонусы.
Еще бонусы снимали, если кто работал не по направлению. Место работы определяла квартальная управа. У них были все актуальные данные о потребностях и возможностях в текущем периоде. И если ты продолжал работать в другом месте, не по их направлению, то тоже лишался бонусов.
Так что, может, ничего искать и не надо будет. Все уже будет решено в управе заранее.
Марк ехал на работу в теплом просторном автобусе и думал, что в этом месяце обязательно надо будет зайти в школу. Иначе он дождется, что школьный психолог придет к ним на квартиру, и опять будет длинный тяжелый разговор, а в карточке гражданина ему проставят уже второе замечание. Интересоваться жизнью детей родители обязаны до их полного совершеннолетия, то есть до двадцати четырех лет. Так что еще и в институт придется к сыну ходить.
На работе он весь день распечатывал полученные письма и инструкции, потом разбирал по темам, потом относил руководителю отдела, который еще раз проверял. Иногда он перекладывал тот или иной документ в другую папку и укоризненно смотрел при этом на Марка. Марк сокрушенно вздыхал — не доработал, разводил руками, склонял голову. "Ну-ну", — говорил руководитель отдела. "Повинную голову меч не сечет". И отдавал папки для исполнения. Теперь Марк обходил всех коллег в большом зале и раздавал им полученные документы согласно теме работы.
И так каждый день.
Он не считал свою работу легкой и простой. Если бы она была легкой, кто бы дал ему эту квартиру? И карточки на паек? И бонусы на время отпуска?
В стандартной двухкомнатной квартире они жили вдвоем с сыном. Жена жила в такой же квартире с дочерью на другом краю города и раз в неделю приезжала к ним в гости, оставаясь иногда с ночевкой. Марк тоже раз в неделю ездил к ней. Эти дни были обведены заранее на календаре, и в домашний компьютер вбито напоминание. Пропускать эти дни было нельзя. Во-первых, можно было лишиться бонуса. А во-вторых, других дней для встреч в планах на год не предусматривалось.
План-график на год каждый совершеннолетний получал тридцать первого декабря. Потом был праздничный день первое января — он выделялся каждому на изучение плана, а второго января опять начиналась обычная размеренная и расписанная на год вперед жизнь. Ну, это если не было дополнительного выходного дня.
Марк помнил, как однажды первое января попал на пятницу. И в планах честно было указано, что можно не выходить на работу до четвертого числа. Но так было на его памяти не часто.
Работа всегда заканчивалась ровно в 15.00.
Марк ехал домой — путь занимал меньше получаса. Дома, открыв дверь своим ключом, он громко говорил еще от порога:
— Здравствуй, сын! Я вернулся!
— Здравствуй, папа, — говорил, выходя из своей комнаты, Евгений Маркович, его сын, которому в прошлом году исполнилось десять.
— Ну, что у нас плохого? — традиционно хитро улыбался Марк.
— Птица-говорун отличается умом и сообразительностью, — отвечал сын. — Все в порядке, без двоек!
Потом, раздевшись и умывшись, Марк проверял уроки — сорок минут по графику. Делал замечания и заставлял кое-что переделать или повторить — еще двадцать минут.
Следом по графику шло совместное делание уроков. Тех, которые еще не были сделаны. А даже если и сделаны — все равно график надо было выполнять.
И хотя Женька мог все сделать до его прихода, но всегда находилось дело, которое можно было сделать как бы вдвоем. Тогда он опять садился за письменный стол, а Марк разворачивал газету, чтение которой тоже было внесено в график.
— Пап, а почему Мороз — дед? — Женька, склонив голову на плечо, высунув кончик языка, раскрашивал новогоднюю открытку, которую задали в школе к понедельнику.
— Ну-у-у, — протянул отец, откладывая сегодняшнюю газету. — Ну, наверное, потому что он очень старый. Дед — это так всегда старых называют.
— А ты — дед?
— Ну, что я, старый, что ли?
Женька оторвался от картинки, оглянулся на отца.
— Ну, не старый. Но пожилой, наверное.
Вообще-то, старый. Потому что ему уже тридцать пять лет. А тридцать пять — это втрое больше, чем Женьке. Даже больше, чем втрое. Почти вчетверо, если округленно. Конечно, старый. Но говорить этого нельзя, потому что обидно. Старый — это обидно. Это как ярлык такой, этикетка — старый.
— А Снегурочка тогда — бабка?
— Ты, что, Жень? Какая же она бабка? Снегурочка — это внучка деда Мороза! Она маленькая еще совсем.
Он хотел сказать "как ты", но вовремя остановился. Конечно, Женька еще маленький. Что там ему — всего десять с небольшим. Но называть его маленьким нельзя — обидно будет пацану. Да он уже и не такой уж маленький. На косяке двери они отмечают карандашом его рост. Во-он где была первая черта. А теперь-то — ого-го!
— А внучка — это как?
— Внучка — это дочка сына или дочки.