Дедушка русской авиации
Шрифт:
— Выводной, что это у вас здесь за бардак?
— Да, непорядок. Вот ты и приберись здесь.
— Что?
— Что слышал. Убирай!
— Что ты сказал, чмарюга?
— Я сказал — убирай! Руками греби!
— Я?! Дерьмо?! Руками?! Козлина вонючая! Да я тебя… (далее совершенно непечатно).
Выводной сдернул с плеча автомат и замахнулся прикладом. Через несколько секунд он уже лежал без сознания на загаженном цементном полу с головой, засунутой в очко. Игоря душила неутоленная злость, поэтому бездыханный выводной получил еще несколько пинков под ребра. Немного успокоившись, Игорь снял с пояса выводного ключи, пришел обратно на губу, на глазах у изумленного часового открыл свою камеру.
— А где выводной?
— В очке застрял.
Через
— Который? — спросил он у часового.
— Вот этот!
— Выходи! — приказал начкар.
— Не выйду, — буркнул Полторацкий.
— Тогда оставайся. Остальным выйти из камеры!
Полторацкий остался один, но ненадолго. В камеру ввалились пятеро караульных с автоматами наперевес. Начкар закрыл дверь. Заколбасить Полторацкого вертухаям не удалось — все произошло с точностью наоборот. У первого же нападавшего Гоша вырвал из рук автомат и в дальнейшем успешно действовал им как дубиной. Полторацкому помогло и то, что караульщики, в отличие от него, были в шинелях, стеснявших движения. Хотя одетых пробивать труднее, но Гоша справился. Выйдя из камеры, Игорь с ходу залепил по физиономии стоявшему у двери начкару. Молодой лейтенант сник с первого же удара. Обалдевший часовой, увидев столь дерзкое нападение на своего непосредственного начальника, потянул с ремня автомат. Полторацкий утихомирил и часового, после чего вытащил из лейтенантской кобуры пистолет и отхлестал начкара по румяным щекам. Начкар открыл глаза.
— Слышишь меня?
— Слышу.
— Соображать можешь?
— Могу.
— Сейчас же переводишь меня в одиночку, оформляешь документы, что я болен. В залог беру пистолет. Если все проканает, к следующей смене отдам. Если нет — пойдем под трибунал оба. Тебе за утрату боевого оружия дадут больше. Понял?
— Понял.
— Тогда идем дальше. Нужно, чтобы все проглотили языки и забыли наши разборки как страшный сон. Проведешь с караулом соответствующий инструктаж.
— Проведу.
— Повторяю еще раз, специально для бронепоездов: будешь валять дурака — твоя пукалка исчезнет, а вслед за ней и ты как боевая единица! Причем сидеть мы будем вместе! Тебе это надо?
— Не надо.
— Тогда действуй!
Перед отбоем Полторацкого перевели в одиночку. Вскоре появился начкар.
— Я тебе записал «сдвиг коленной чашечки», так что придется хромать.
— Похромаю.
— С караулом все в порядке, будут молчать.
— Молчание — золото.
— Отдай пистолет, а?
— Перед сменой караула отдам. И чтобы потом никаких фокусов! Я на всякий случай запомнил номер пистолета. И еще — новому караулу скажи, чтобы отнеслись ко мне повнимательней. Шепни начкару, что я твой земляк, или сын генерала, или внук министра внутренних дел.
Витя и Индира Ганди
Скоро одиночка перестала быть одиночкой. На следующий день в камеру поместили еще двоих человек — тоже больных, но уже настоящих. Один из них — Витя, проштрафившийся вэвэшник. Злой на вертухаев, Полторацкий хотел было отоварить парня, но передумал — Витя загибался от ревматизма, у него опухли суставы на руках и ногах. Бить такого доходягу Полторацкий посчитал ниже своего достоинства. К тому же краснопогонник оказался неплохим парнем, и когда его отпускали боли, рассказывал интересные вещи. Другим соседом Полторацкого стал дисбатчик Слава, страдающий острым фурункулезом (все ноги усеяны язвами) и почечными коликами. Во время частых приступов у дисбатчика мертвенно бледнело лицо, под глазами обозначались темно-синие круги, на лбу выступал обильный пот.
Полторацкий был рад компании. Одному сидеть скучно, а тут у Вити рот не закрывается:
— Первое дело в нашей службе — определить позицию: либо ты зекам друг, либо враг. Если первое, то надо заниматься «перекидкой». Это значит передавать в зону чай, наркотики, карты, деньги. Конечно, отцы-командиры могут за это дело капитально взгреть, но зато зеки за «перекидку»
Вот это когда с жуликами дружишь. А можно наоборот, вовсю рубиться и зеков метелить. Тогда не исключен электродный вариант. Был у нас один парень — хлебом не корми, дай повыеживаться! Гонял жуликов почем зря! Ну, запустили в него из барака отточенным электродом. В шею попали, парнишка чуть ласты не склеил.
Вообще, разных случаев у нас много было. Однажды послал нас старшина забор в зоне чинить. Мы ему говорим: «Товарищ старшина, сообщите караулу!» Он отвечает: «Будь спок, сообщу!» Ну, пошли мы, и только начали прогнившие доски отрывать, как сверху, с вышки — пулеметная очередь. Мы чуть дуба не дали! Прижались к забору, а рядышком, в полуметре от нас, косяком очереди ложатся! Самое смешное, что караульный был прав на сто процентов. Что он видит — копошатся в запретке какие-то типы в темных ватниках — или побег, или подготовка! Ну, конечно, старшина услышал очереди, и давай в караул звонить. Короче, попка пулять перестал, а мы лежим ни живые, ни мертвые, и пошевелиться боимся! Честно скажу — штаны у меня были мокрые! Обоссался, как последняя проститутка! Но я тебе говорю — тут любой бы схлыздил!
А вот в выездных караулах прикольно. Приехали мы как-то с караулом в Ленинград и двое суток провели в образцовой части ВВ. В казарме кругом зеркала, витражи, паркет, ковровые дорожки. Полный отпад! Каждому поганому прапору честь отдается! Да что прапору — я в казарму зашел, так и мне дневальный честь отдал! А какая там наглядная агитация! Фотографии воинов-спортсменов и отличников боевой и политической подготовки — цветные, в полный рост, вставлены под оргстекло с подсветкой! А стенд с фотографиями членов Политбюро — это просто иконостас Петропавловского собора! А еще у них в Ленкомнате лежит книга отзывов почетных гостей — громадный такой том, корка красная, бархатная, с золотым тиснением, а бумага, наверно, в миллиметр толщиной, мелованный картон. И на каждой странице запись: Дидье Рацирака, Самора Машел, Дени Сассу-Нгессо — короче, вся африканская шушера, что там в гостях была. И еще есть запись Индиры Ганди. Лично видел, по-английски написано, и перевод: «Поражена и восхищена условиями службы советских солдат!».
Витя замолк и стал массировать колено — у него начинался приступ. Неожиданно вякнул доселе молчавший Слава:
— Дисбат бы этой старой суке показать — интересно, что бы она тогда написала. Ох, и служба здесь, бляха-муха! По колено в грязи идешь — строем, с песней, по пояс в снегу — строем, с песней! Работаешь — бегом, тачку возишь — бегом, чуть что на так — прикладом по голове! Однажды на работу шли, так конвоир в ГАЗ-66 забрался и сказал: «За мной, бегом!». Бежали до карьера километров семь, чуть не сдохли! Я уже хотел вены резать, но тут почки начали шалить, и я от работы отмазался. Стало быть, повезло. Скорей бы в часть, а то уже почти год здесь парюсь, достало все. Голые камни, три стены, а четвертое — море!
Полторацкий и не знал, что здесь где-то рядом море.
Храбрец и альтруист
Брякнул засов, открылась дверь камеры.
— Полторацкий, на выход!
— В чем дело?
— Приехали за тобой!
Выводной провел Полторацкого через улицу в торец здания, где помещался начальник гаупвахты. В кабинете топтался Охримчук. Небольшие формальности, и Гоша уже ехал обратно в Кирк-Ярве.
— Спасибо, что приехали, товарищ прапорщик!