Дедушка русской авиации
Шрифт:
— Полторацкий, я тебя поздравляю — ты стал фигурантом уголовного дела! Доигрался, голубчик! Как лицо, подозреваемое в нанесении тяжких телесных повреждений, ведущих к инвалидности, будешь сидеть на губе весь период следствия. Потом суд, потом зона лет на пять-семь-десять. А я ведь тебя предупреждал, боец. Не слушал ты Нечипоренкова — вот и не дожил до дембеля.
Подарок от матери-природы
В одиночной камере для подследственных было тепло, но очень тесно — лежа на нарах, нельзя было вытянуть ноги. Для разминки знакомые караульные «по блату» выводили Полторацкого на прогулку и сажали в общую камеру — там холодно, зато весело. Полторацкий
— Как, уже? Вот ведь гадство — встречать новый год в камере, без елки, без водки, без салата оливье! Ростислав, сделай одолжение, притащи еловую ветку!
Турчанинов принес большую хвойную лапу, и Полторацкий вставил ее в зарешеченное оконце, через которое в камеру поступал свет из коридора (наружного окна не было). Без пяти минут полночь выводной открыл Игорину камеру. Полторацкий, накинув шинель, вышел во двор. Было холодно — градусов сорок. Через все небо перекинулась огромная дуга зелено-сине-красного полярного сияния. Такой красоты Игорь еще здесь не видел. Разноцветные сполохи колыхались над самой землей. Сияние меняло очертания, неуловимо перемещалось, играло цветом. Появились желтые, розовые, бирюзовые отблески. Казалось, подпрыгни — и схватишься за пестрое сияющее одеяло!
«Вот тебе и новогоднее украшение! Aй да подарок от матери-природы!»
Полторацкий вернулся на губу и похлопал выводного по плечу.
— Спасибо, дружище, теперь уже не все так кисло: Новый год я встретил не в камере, а на воле!
Прокурорское предупреждение
Через пару дней Турчанинов привел на губу покаянного Костаниди.
— Игорь, прости! Я сначала по-честному молчал, а потом мне майор в госпитале сказал, что меня кастрируют, иначе гангрена! Ну, я это… расстроился сильно, и сдал тебя. Все равно, думаю, жизнь пропала, так что насрать на все.
— Как видишь, не пропала. Как поживают твои драгоценные муди?
— Нормально. При выписке сказали, что без последствий.
— Значит, здоровье твое полностью поправилось, так?
— Так.
— А если так, то теперь твоя главная цель в жизни — меня отмазать! Стопудово отмазать, начисто! Не Полторацкий бил, и все тут! Скажешь, что бил какой-то пьяный стройбатовец, командированный. Вспомни мелкие убедительные детали, дай подробное описание злодея пусть следователь его в Видяево ищет до скончания веков. Турчанинов тебе поможет соврать поубедительнее. И еще скажешь, что на Полторацкого бочку покатил, потому что сильно на него обиделся.
— А за что обиделся?
— За то, что я постоянно и прилюдно обзывал тебя… ну, скажем, «жирным пидарасом». И вся ТЭЧ это слышала, и может подтвердить. И запомни — тебе за вранье ничего не будет, а меня могут посадить, причем всерьез и надолго! Учти также — если меня посадят, тебе кранты! Я это обеспечу!
Через неделю Полторацкого, отсидевшего уже больше месяца, выпустили. Корпусной прокурор, приехавший закрывать дело, объявил Игорю прокурорское предупреждение, а Костаниди посадил на трое суток на гауптвахту за ложные показания.
Дембельское солнце
Игорь шумно и весело справил свое двадцатилетие. В кафе Дома офицеров организовали застолье, во главе стола сидел Полторацкий, рядом с ним — Ростислав и Володя, остальные места занимала гарнизонная знать. Не отказался принять участие в званом вечере и старшина Охримчук. Пили, увы, только лимонад и пиво — Охримчук наотрез запретил даже упоминать о более крепких напитках.
После слабоалкогольного пиршества Полторацкий с Гиддиговым, Турчаниновым, Гедрайтисом и Колоевым перекочевали в солдатскую столовую, где приняли на грудь по полной
Игорь теперь все чаще думал о грядущем увольнении в запас (раньше он эти расхолаживающие мысли гнал от себя), и даже стал готовить необходимые дембельские атрибуты, в частности, достал офицерское пэша и хромовые сапоги и отдал Гедрайтису на доработку. Литовец сточил каблуки сапог, подковал их, обшил китель изнутри голубым и алым бархатом, прострочил по краям воротника и обшлагов белую окантовку, распустил парашютную стропу и свил из нее аксельбант. Затем народный умелец, используя золотистую рондоль, гвардейскую ленточку и полиэтилен, обработал погоны, петлицы, шеврон и годички (две лычки, помещенные на рукаве и обозначающие два года службы).
На грудь Полторацкий повесил значки «Мастер» и «Воин-спортсмен». От значков «Гвардия», «Парашютист» и «Ударник ЦК ВЛКСМ» он отказался — не любил совсем уж оголтелого вранья.
Масскульт высокого качества
А вот с оформлением дембельского альбома было посложнее. Игорю нужен был настоящий художник, способный создать произведение искусства, а не рядовую поделку с цветочками, вырезанными из почтовых открыток и выточенной из дюралюминия сакраментальной надписью «Память о службе» (в букве «о» — физиономия дембеля). Но в казарме полка достойных мастеров кисти и резца не оказалось. Игорь стал обшаривать гарнизонные роты и через пару дней выудил нужного ему человека. Преемник Татарчукова, новый стройротовский бугор Жора Кожевников порекомендовал Полторацкому художника, который исполнял в роте обязанности штукатура-маляра и по совместительству «вечного шныря» (уборщика). Богомаз оказался худеньким нескладным парнишкой — грязная куртка, лоснящиеся штаны, скособоченные тусклые сапоги, немытое лицо, клочковатые волосы.
— Как тебя зовут, боец?
— Александр. Фамилия — Савич.
— От бога талант, или ты профессионал?
— И то, и другое. Я учился в «Мухе», забрали с третьего курса.
— Какие-нибудь работы есть у тебя? Посмотреть, оценить…
— Мои работы все на руках. Вот у товарища Кожевникова, например.
— Жора, засвети!
Жора достал из тумбочки свой портрет. Полторацкий повертел картинку в руках.
— А что, нормально, почти шиловский уровень.
— Шилов для меня не авторитет. Мои кумиры — Филонов, Малевич, Родченко. Еще, конечно, Ван Гог, Кандинский, Пикассо. В какой-то степени Матисс и Модильяни. Может быть, еще Дали как основоположник жанра, но у него показухи много, нарочитости какой-то.
— О-кей, о вкусах спорить не будем. Можешь быть свободен.
Когда Савич ушел, Игорь сказал Кожевникову:
— Вот что, Жорик. Завтра присылаешь Сашу ко мне. Не в таком виде, конечно, а вымытого, причесанного, в чистом обмундировании. Он будет мне альбом делать. И еще я тебя очень прошу, чтобы в период творческого отпуска его никто здесь пальцем не тронул. Монстры, не мешайте вдохновению творца!
Начиная со следующего дня, практически все время Савич проводил в подвальной каптерке казармы полка. Гоша снабдил живописца всем необходимым и распорядился, чтобы в столовой художника кормили в любое время и до отвала. Несмотря на идеальные творческие условия, работа у Савича шла медленно. Он вознамерился впихнуть в альбом Полторацкого все мыслимые художественные жанры — и гравюру на металле, и гравюру на дереве, и инкрустацию, и аппликацию, и акварель, и пастель, и фотомонтаж.