Дедушка русской авиации

Волчек Григорий Федорович

— Хрен с вами, мафиози! Выпущу я вашего ненаглядного Полторацкого! Ставьте тесто на завтрак!

— Когда Гоша придет, тогда и тесто поставим, — резонно заметил Джон.

Щербина матюкнулся и пошел на губу. Гошу выпустили из камеры. Пекари поставили утреннюю выпечку.

Лекарство от тоски

К Ирине Гоша заходил примерно через день. По мере приближения отъезда у Ирины усиливалась депрессия. В канун отъезда Игорь решил устроить Ирине и Сереже полноценный отходняк, для чего получил от Бубниса целый ящик водки. Ирина приготовила плотный ужин, накрыла стол.

Прощание проходило под почти непрерывный звон рюмок, всех сильно развезло. Впрочем, Полторацкий этого и добивался — таким образом он решил сгладить тяжесть расставания.

Эксперимент удался. Слез и нервотрепки не было. Утром немного опухший Полторацкий пришел помогать Пелагейченкам собираться и упаковываться, он же тащил тяжеленные чемоданы до автобусной остановки. Ирина держалась молодцом. На прощанье молодые люди обменялись крепкими дружескими рукопожатиями. Ирина шепнула Игорю: «Пиши чаще, а потом приезжай! Обещай!» Игорь энергично мотнул башкой:

— Заметано! Счастливого пути!

Пока Сережа копался с вещами, Ирина быстро поцеловала Полторацкого в губы, и, не оглядываясь, зашла в автобус. Игорь помахал рукой, вернулся в пекарню, практически не закусывая, проглотил поллитра водки и плюхнулся спать.

Пора прощаний

Спокойная жизнь пекарни продолжалась недолго — на этот раз залетели Ризван, Джон и Гайк. Все произошло на удивление нелепо, еще дурнее истории с мебелью. Пекари пошли в санчасть на очередной медосмотр, а потом завернули в магазин, за что начальник патруля, молодой прапорщик, арестовал всех троих (нахождение в жилом городке без увольнительной вроде как запрещено). Троица оказалась на губе, куда незамедлительно явился и Полторацкий.

— Вы что, умом е…лись! Какой-то сраный прапор отвел вас на губу! Что за дела?

— Гоша, он пистолетом грозил! Он вообще какой-то психанутый, с такими связываться нельзя!

Гоша выругался, вернулся в пекарню, собрал кипу теплой одежды, большой пакет жратвы и послал все это с гонцом на губу. Потом он устроил короткое замыкание, сжег пульт тестомеса и лег спать. Утром пришел Щербина.

— Почему не печешь хлеб?

— Я один должен работать за четверых?

— Должен. Ставь тесто!

— Не могу — тестомес сломался.

Щербина проверил, матюкнулся и вызвал электрика. Электрик починил проводку.

— Вперед!

— Хоть вперед, хоть назад! В печке свод обвалился — топить нельзя!

Щербина приказал топить. Полторацкий пошел в кочегарку, обвалил на своде кирпичи и затопил печку. Пекарня наполнилась едким дымом.

— Туши! — крикнул зашедшийся в кашле майор. — Закрой дырку кровельной жестью, потом попробуй по новой.

Полторацкий выполнил поручение, оставив в своде щель, и снова затопил печь предварительно смоченными дровами. Снова дым, гарь, копоть. Щербина решил больше с Игорем не тягаться, и распорядился, чтобы пекарей выпустили. Полторацкий заделал дыру в своде и ритмичная работа пекарни была восстановлена.

А вскоре настала пора прощаний. Уехал домой Ризван, вернулся в родной военно-строительный отряд Джон, находившийся в Кирк-Ярве в командировке, ушел в батальон связи и с головой погрузился в дембельские аккордные работы Гайк. Когда Игорь остался один, Щербина сделал программное заявление:

— Полторацкий, с завтрашнего дня пекарня закрывается и переоборудуется в складское помещение.

— А хлеб?

— Хлеб

будем возить из города и выгружать прямо в хлеборезку.

Короче говоря, без работы ты остался в продслужбе. Поэтому иди-ка ты, милый друг, обратно в свою ТЭЧ!

Так Гоша вновь оказался в родном подразделении.

Глава V

Ноябрь — февраль

Член-корреспондент из штаба

После долгого и мрачного предзимья наступила зима — суровая, малоснежная. Метели случались через день. Света становилось все меньше, наступала полярная ночь. ТЭЧ с нетерпением ждала приезда карасей. И вот они приехали — необычно поздно в этом году, уже в ноябре, в канун годовщины Октябрьской революции.

Караси подобрались приличные, многие из них были студентами, призванными в армию из вузов. После недолгого совещания двоих парней из молодого призыва приняли в борзые караси: аварца Дукаева и литовца Гедрайтиса. Дукаев прошел в борзые «по списку кавказской фракции», то есть, по просьбе Володи, а на приеме Гедрайтиса настоял Игорь. На недоуменный вопрос «Зачем нам нужен борзый „немец“?», Игорь ответил, что Гедрайтис — талантливый (играет на гитаре, поет на четырех языках, бойко танцует брейк-дэнс), спокойный, юморной и интеллигентный парень, к тому же студент, выдернутый с третьего курса Вильнюсского госуниверситета. Сельский забияка и драчун Дукаев, напротив, особой интеллигентностью не отличался, поэтому вскоре нажил себе в гарнизоне несколько влиятельных врагов, в частности, авторитетного хлебореза Касымова. Конфликт, едва не перешедший в поножовщину, вышел из-за добавки. Полторацкий счел нужным вмешаться и провести с Дукаевым краткий «разбор полетов».

— Тебе что, еды не хватает, бычара? Еще раз прыгнешь на Касымова — крупно получишь по шее! Кроме того, мне сказали, что ты взял моду тасоваться по гарнизону и искать приключений на свою черную жопу. Так вот: еще раз выйдешь из казармы без моего разрешения — получишь вдвойне!

Слово Полторацкого было для Дукаева законом — никого другого он не признавал, даже своих земляков, включая Володю.

Новым денщиком Полторацкого стал чрезвычайно расторопный карась Руденко. Как и прежние адъютанты, он располагался на верхнем ярусе над Полторацким.

Помимо организационных проблем, Гоша быстро решил и пресловутый «женский вопрос». После двух недель сексуальной гармонии с великолепной Ириной вынужденно холостая жизнь Игоря превратилась в настоящую пытку. Повторялись ШМАСовские скабрезные сны и прочая мутотень. Выручило близкое знакомство с Надей Колесник, работавшей в котельной, располагавшейся возле казармы полка. Непринужденный культурный подход, аккуратные знаки внимания, и уже через неделю Надежда была в полном распоряжении Полторацкого. Конечно, по сравнению с Ириной Надя была грубым суррогатом, но и нее были определенные преимущества. Надя, типичная «одесская шмара» (это была ее собственная квалификация), отличалась острым языком, быстрой реакцией и сексуальной раскованностью. В интимной обстановке Надя позволяла делать с собой такое, о чем Полторацкий применительно к Ирине и думать бы устыдился. Кроме того, Надя была чрезвычайно чувственной, и Полторацкий впервые в жизни столкнулся с тем, что не смог в полном объеме удовлетворить ненасытную женщину. Пришлось неуклюже отшучиваться: