Дегустатор
Шрифт:
Но комиссоваться из армии было делом долгим. А дальше, когда в гражданском костюме я пришел на фирму к другу, оказалось, что его там уже нет, и концепции другие.
«Белье надо сначала попродавать, посмотреть, как идет», — объяснили мне.
— Сергей Рокотов, ты со своей звездой продавал трусы? — спросила Алина. — Надеюсь, женские?
— Женские не пошли, продавал, по большей части, мужские.
— Конкретно как?
— А вот так. У меня тогда был кошмарный четвертый «жигуль», в нем очень удобно ставить груз через багажную дверь, я привозил
— Ммм, ну, жена была довольна?
— А она к тому моменту уже была не жена… Видишь ли, там случилась еще такая история. Девяносто третий год. Есть такая профессия — Белый дом защищать.
— Боже ты мой, как ты туда опять попал? Ты же торговал трусами.
— А это был такой знаменитый Офицерский альянс, он и сейчас есть… Ну я же не мог так сразу остаться сам по себе. Вот мы там Белый дом и защищали.
Тот самый дом. Тот самый домик. Вот — на скамеечке у входа на соборную площадь Фрайбурга — Алина тогда пошла спать, пытаясь убить грипп, — а меня спрашивает… Это был… ну да, Иван с его тяжелыми глазами.
«— Ты вот что скажи: а чего это ты тогда не сгорел?
— Когда?
— Тогда. Когда домик один такой горел, со всякими людьми, а кого-то догоняли и…
— Ах, тогда, — замедленно улыбнулся я. — Почему я, собака, вместе с танком не сгорел? Меня в тот день в Москве не было. Послали в другой город. Может, случайно. Повезло.
— Да, — сказал, поднимаясь с места, Иван и начал мерить соборную площадь тяжелыми шагами. — Везучий — это хорошо. Это полезно. Ты, это. Больше в такие места не ходи.
— И не сомневайтесь. Хватило.»
Меня и правда послали — молодого героя — поднимать целую дивизию, вести ее в Москву, потому что кое-кто не верил, и правильно делал, что все события закончены, президент всерьез капитулировал, в Белый дом теперь можно свободно заходить, нести пирожки истомившимся депутатам и нам, прочим.
И я поехал, но на вокзале, где я сходил с поезда, работал телевизор — который я теперь ненавижу. А на экране — то самое. Стреляли прямой наводкой танки с моста, средние этажи Белого дома заволакивались чернотой. Там, где горело, были наши, а я был здесь.
Я купил вокзальных… да-да, пирожков — с рисом, бутылочку кока-колы, у моих ног немедленно поместились две дворняги. Мимо шаркали ноги — и какой же нежный был для октября день, каким теплым было солнышко. Я сидел и думал, что деньги на обратный билет у меня имелись, а так — нет. Да, наверное, уже и не нужно.
— Ну, там были разговоры, что тех, кто уцелел, заносили в разные списки, — объяснил я Алине. — И что я с прочими, из альянса, был во втором списке. Потом оказалось, что посадили не нас, а наоборот — генпрокурора, который эти списки якобы составлял. Но то было уже в декабре, а тогда… Конечно, я развелся. Настроение такое было, понимаешь.
— А ведь посадили бы товарища капитана, — с укором сказала Алина.
— Майора, — посмотрел я на нее сверху вниз. — Перед отставкой получил.
— Покажи, — потребовала она.
— Надо было порыться в шкафу.
— Я рылась.
— А, я же забыл, с кем имею дело. Кругом одни шпионы. Но это под зимним пальто. Оно в пластике, зим-то уже прежних нет в этой стране. Европейская погода. Или я холода не замечаю?
Мы пошли в комнату, Алина подняла пластик, спустила с плеч вешалки пальто. И долго стояла, глядя на мои погоны с одинокой звездой.
— Признайся, — повернулась она ко мне, — когда Газманов пел «Офицеров» — ты вставал? Слезы по щекам катились?
Подошла поближе, положила мне руки на грудь и, всматриваясь в мое лицо, совсем тихо:
— А ведь ты и сейчас еще…
Ну а конец той части моей истории был хотя грустным, но все-таки счастливым. Я остался в этой жизни один, но с наследством. Моя часть его оказалась пачкой в сорок семь с половиной тысяч долларов, которые я черта с два бы получил и черта с два бы довез до дома — точнее, до того, что тогда сходило за мой дом, — если бы не старый знакомый из спецназа, ставший частным охранником.
И я купил эту квартиру — за сорок две тысячи, жуткое прибежище семьи алкоголиков. Отмыл и оклеил белыми обоями. Денег оставалось на очень скромную обстановку. Но не оставалось на машину. А ржавый «жигуль» к тому моменту уже заводился очень редко и по настроению. Дослужил до последнего (до доставки в дом стульев из «Икеи», они отлично вошли в его багажник) и сдох.
— И ты купил вот эту машину в кредит, — сказала Алина.
— Конечно. Это уже вторая, новая.
— Была точно такая же и обязательно белая?
— Конечно. Но для кредита надо было значиться на какой-то работе.
Последнее было почти просто. Человек по имени Костя, по званию — полковник, хотя совсем не армейский, знал (и знает) в журналистике всех. Меня взяли в дрянную газетку, ту самую «Сити-экспресс», где что-то платили.
— Но ведь надо было писать, — заметила Алина, глядя на меня материнскими глазами.
— Вот уж это… — пожал я плечами. — Чего же проще — писать? Я всю жизнь писал. Да хоть письма друзьям. Стенгазеты в школе. Рассказы и театральные рецензии для юношеских журнальчиков. Писать — нормально.
— Да, да, — сказала Алина. — Я заметила. Люди с парящей в поднебесье душой на этой дегустации поняли, что еще не все пересчитаны звезды и мир наш не открыт до конца. Грациозное каберне с горчинкой на финише, похожей на укоряющий вздох. Писать — это так просто. И потом возник винный журнал?..
— Ну, главным писателем там намечался некто Игорь Седов, но он оказался не дурак и открыл свой журнал… Но прошел год, другой, и оказалось, что и об этом я могу писать. Видишь ли, неожиданно выяснилось, что у меня очень хороший нос.