Декабрист

Войлошников Максим Витальевич

— Нас восемнадцать, твоя милость.

— Мне двенадцать надобны.

— Так пушшай. Остальные тоды на своем кошту поедут.

— Ну, тогда пущай, мне не в убыток. Сладили?

— Сладили.

— Ну, тоды собирайтеся с богом, молодцы. С Василием идите, приказчиком, — он вас пристроит, наставит, как ехать с обозом. Подпишите с ним условие на год, что поступаете на мою службу. Паспорта свои, как положено, ему отдадите. Ступай.

Глава 47

Обоз

Когда Попов уехал, путешественники стали разгружать свое имущество и переносить его в сарай, куда отвел их хлопотливый молодой Василий. Здесь настелили в одной половине свежей соломы, так что спать можно было с отличным комфортом.

Затем

ловкий Василий повел новоприобретенных работников на конский базар, расположенный на городской окраине. С ним пошли пятеро: впереди громадный Ломоносов, за ним светлоусый Лихарев, Андреев, бывшие гренадеры Рыпкин и Стрелков. Предполагалось, что четверо или пятеро «обдорцев» поедут верхом, а остальные — на дрогах. Базар нынче был людным: тут и окрестные мужики, и казаки, и староверы, «семейские», из дальних поселений, основанных тут при Екатерине, и сибирские татары. Все торгуются, предлагают и выбирают коней — кому смирную лошаденку, кому — скакового коня. Но приказчик сразу привел «мужиков» к знакомому барышнику и щедро предложил выбирать из стоящих у коновязи кляч. Однако Ломоносов, только глянув мельком на предлагаемых одров, сказал, что еще до Нижнеудинска им придется поменяться занятием с ними и тащить все на себе. И вместе с товарищами невозмутимо двинулся дальше по рядам. Он внимательно оглядывал бабки и копыта выставленных лошадей — нет ли тренщин и гнойников, осматривал спины и холки — нет ли где потертостей, заглядывал в зубы и смотрел репицы — словом, «поморы» нежданно для приказчика Василия показали себя знатоками конских статей. Цены на коней были приемлемые для тех, у кого была в заначке мошна с серебром, и они выбрали целую дюжину лошадей: восемь под седло и еще четырех — под упряжь для двух повозок, на которых должны были двигаться остальные десятеро товарищей. Коней сторговали удачно. Большая часть их была неприхотливыми сибирскими лошадками, хотя Ломоносову и пришлось подобрать коня покрупнее, себе по росту, чтобы ноги по земле не волочились.

От приобретения сбруи они отказались, чем вконец разочаровали Василия. Он-то намеревался хотя бы некудышнюю упряжь подсунуть им у знакомого шорника. С купленными конями в поводу отправились обратно.

Когда разобрались с транспортом, Василий попытался соблюсти хотя бы хозяйский интерес. Он повел новых работников в амбар со всяким хламом и, вывалив перед ними груду проржавелых пик, сабель и несколько фузей петровского времени, сказал:

— Вооружайтеся, господа обдорски. Дороги неспокойны — за хозяйско добро постоять, может, придется. А расплатиться за оружье потом можно, из платы вычесть.

Петр с ленцой вытянул ржавый сержантский протазан, современник Полтавской битвы, и, осмотрев критически, сделал едкое замечание:

— Что же его, хоть бы к воцарению государя Александра почистили… — Чем вызвал дружный счастливый смех своих товарищей. Это немного обидело приказчика.

— Мы люди промышленные, зверя добывали — у нас все свое есть, чужого нам не надо, — ответили они Василию уклончиво, с чем амбар и покинули.

Перед дорогой, по русскому обычаю, следовало хорошо попариться в бане. Новые работники не приминули это сделать. Василий увязался с ними и под соленые шутки и прибаутки, через густой пар внимательно разглядел спины всех обдорцев. На них он не нашел никаких следов телесного наказания — а значит, верно — не беглые каторжные. Но зато разглядел глазастый приказчик кое у кого шрамы, оставленные пулями и саблями — а значит, не мирные это были рыбари, а люди воинские в прошлом…

Вечером у Попова в гостиной в удобных креслах сидели Федот Иванович с Иваном Дмитриевичем Асташевым в одних жилетках, за столом, украшенным графинчиком коньяка, тарелками с балыком, хрустальными стаканами, и несколькими свежими, всего двухнедельной давности санкт-петербургскими газетами. И вели они степенную беседу о делах купеческих и о жизни политической в богоспасаемом отечестве. Тут и прибежал взъерошеный Василий, нарушив хозяйский досуг и оборвав хозяев на полуслове.

— Новые! Работники! Которые!

— Ты

что, как заполошный, Васька? Говори дело! — рявкнул Попов, оставляя хрустальную рюмку.

Василий чуть попритих и живописал сначала покупку лошадей, а затем и то, как хотел выдать обдорцам несколько ржавых пик, за которые пришлось бы им тоже заплатить. Они же отказались, свазав: «У нас свое есть, этого не надобно».

И как после, проследив за ними, увидел, что они достают из своей клади вычищенные военные и охотничьи ружья и наточенные сабли с кортиками.

— Боязно за дело, Федот Иванович! С такими-то людьми! А их главный — только глянул на меня, как я понял — сущий ухорез! — голосил Василий. — Я с ними в бане мылся — чем только не колоты, не рублены, не стреляны!

— Ну, что скажешь, Иван Дмитриевич, — повернулся Попов к Асташеву.

— А не вышел у тебя навар с них, Васька, — вот ты и кляузничаешь на них, и только! — сказал главный приказчик. — Что же до людей, Федот Иванович, — то тебе решать.

И поразмыслив чуть, добавил:

— Я скажу тебе, что поморски мужики — они люди твердые и что обещали, то — сполнят. Правда и то, что ежели ты их надуешь в чем и они в своей простоте о том-таки доведаются, то здесь, даже не знаю, не хуже ли будет, чем с кавказскими абреками: чистые викинги и варвары делаются, когда освирипеют. Но ты ведь их надувать не собираешься, Федот Иваныч? — Он выразительно посмотрел на свего патрона, за которым водилось, что мог и работникам не заплатить. — А что оружные, значит, народ сурьезный, — дак тебе таких и надо. Стреляные-рубленые — значит бывали в переделках. В солдатах служили (Попов кивнул), да со службы ушли. Так здесь, чай, Сибирь! А только лишь пришедши, с местными-то варнаками не успели они сговориться, верное дело! Проследи, чтобы и не сговорились — Васька-от на что? Люди же тверезые — а такие, находясь на жалованье, в разбой не идут… Думаю, можно им доверить твое имущество.

— Ну, иди тоды, Василий, — завтра с утрева позовешь ко мне ихнего голову, — сказал Попов, отправляя приказчика. — Ну а ты, Иваныч, договаривай, что хотел сказать? — обратился он к собеседнику, когда Василий вышел.

— Если это все простые солдаты, то на двадцать человек хоть кого-то сквозь строй гоняли, стало быть, следы у него должны остаться. А я полагаю: сейчас, после известной замятни рассейской, за корону, много появилось тверезых людей, и совсем не рядовых солдат, которым подалее от Петербурха с Москвой надобно держаться. И время сейчас такое, что инда лучше и татем [33] быть, нежели на подозрении у властей, Федот Иваныч, — задумчиво протянул Асташев.

33

Вор в его исконном понимании. Разбойник и грабитель.

— Ты рассуди, — ответил купец. — Ежели какой человек да по своей воле в Сибирь двинул, значит, что? На власть он не умышляет. Коли так — да какое мне дело до каждого из работников? Вон, у меня их — сотни, а может, и тыщи! Если всех, кого по закону положено, в острог тащить, — в Сибири работать некому будет! Но ухо с ними ты, Иваныч, все равно востро держи — это стоило бы…

— Само собой…

Утром пораньше Ломоносов, в сопровождении бывшего бомбардира Чернякова (уговорились ходить по нескольку человек, чтобы нельзя было захватить поодиночке), пришел в городской дом Попова.

— Здравствуй, мил человек! — Несмотря на рань, купец был уже при полном параде.

— Слыхал я, что и в конях до тонкости понимаешь и оружие у вас хорошее. Видно, много ты повидал, человек.

— Есть такое дело. В конях разбираюсь, а хорошее оружие — что красна девка, славного молодца красит. Но на меня ты можешь положиться, господин купец, — прямо поглядел он в глаза Попову.

— Это хорошо. Понравился ты мне, человек, — согласно кивнул Федот Иванович. — Мне твое прошлое не надоть. Сибирь — она все счистит. Главное — мне верен будь. Ты мое добро сохрани, а я тебя прикрою.