Декабристы-участники войн 1805-1814 гг.
Шрифт:
Много лет спустя он писал: «Смоленск после двухдневной жестокой борьбы был превращен в развалины. Русские защищали город отчаянно, и все приступы неприятеля к стенам его были отбиваемы; но 1-я армия, испытав в этом сражении большие потери, ночью оставила разоренный город и отступила в порядке вслед за 2-ю по Московской дороге. Наполеон преследовал ее своими передовыми отрядами; всякий день наш арьергард мужественно отражал их нападения, и не случилось ни разу, чтобы неприятель сбил его далее того пункта, где ему по диспозиции из главной квартиры должно было остановиться на ночь. Во всем этом отступлении русская армия не потеряла ни пушки, ни поводка».
За проявленное мужество в боях за Смоленск Фонвизин был награжден орденом Владимира 4-й
А. В. Ентальцев, адъютант артиллерии у генерал-майора Бухгольца, 16 августа за отличие в бою под Смоленском был произведен в штабс-капитаны{68}.
Штаб-ротмистр М. С. Лунин, кавалергард, в немногие часы, когда его полк находился в резерве, сражался в Смоленске как рядовой стрелок. Н. Н. Муравьев вспоминал о неожиданной встрече с ним в Смоленске. Лунин возвращался «из дела». «Он был одет в своем белом кавалергардском колете и в каске, в руках держал он штуцер; слуга же нес за ним ружье. Поздоровавшись, я спросил, где он был? «В сражении», — коротко отвечал он. «Что там делал?» — «Стрелял и двух убил». Он в самом деле был в стрелках и стрелял, как рядовой»{69}.
В сражении за Смоленск принимал участие и М. Ф. Орлов.
Во время кровопролитной битвы 19 августа при Лубине (Валутиной горе) в плен попал тяжело раненный командир бригады 17-й пехотной дивизии П. А. Тучков. Кутузов в тот же вечер отправил Орлова парламентером к французам узнать о его судьбе. Вот как сам Тучков описывал это свидание: «Под вечер того дня, когда я сидел в моей комнате один, размышляя о горестном положении моем, на дворе было довольно темно, дверь моя отворилась, и кто-то вошел ко мне в военном офицерском мундире, спросил меня по-французски о здоровье моем. Я не обращал большого внимания, полагая, что то был какой-нибудь французский офицер, отвечал ему на вопрос сей кое-как обыкновенною учтивостью; но вдруг услышал от него по-русски: «Вы меня не узнали. Я Орлов… прислан парламентером с тем, чтобы узнать, живы ли вы и что с вами сделалось?» Сердце мое затрепетало от радости, услышав неожиданно звук родного языка; я бросился обнимать его, как родного брата. Орлов рассказал мне беспокойство на мой счет моих братьев и главнокомандующего… при прощании нашем Орлов обещал, получа депеши, прийти еще раз проститься со мною; но, как я после узнал, сделать ему сего не позволили, и я уже более не видел его»{70}.
Наполеон, узнав о прибытии Орлова, пригласил его к себе и долго с ним разговаривал. Французский император жаждал генерального сражения; он был уверен, что русские потерпят поражение и примут продиктованные им условия мира. Наполеон готов был вести переговоры и без сражения. Он настойчиво просил Орлова передать это русскому командованию. Орлов отвечал, что предложение о мире передаст, но сам он «не верит в возможность мира до тех пор, пока французы остаются в России»{71}. Орлов имел также секретное задание — поточнее выяснить местонахождение противника и его численность. Все это он выполнил и доложил командованию. М. И. Кутузов в рапорте Александру I по этому поводу писал: «Кавалергардского полка поручик Орлов, посланный парламентером… для узнания о взятии в плен генерал-майора Тучкова, после девятидневного содержания его у неприятеля донес мне при возвращении вчерашнего числа довольно подробные сведения (о численном составе армии французов)»{72}.
При Смоленске в составе Московского гренадерского полка, входившего в 8-й пехотный корпус Бороздина, сражался И. С. Повало-Швейковский{73}.
А. Н. Муравьев после Смоленского сражения находился в арьергарде под командованием генерала Коновницына. Под Гридневом 3 сентября он был «действующим лицом в отражении кавалерийской атаки, которую французы произвели на арьергард».
«В ночь на 23
В первые же дни войны флигель-адъютант ротмистр С. Г. Волконский получил ряд заданий, которые успешно выполнил. Это были поездки в расположение полков Войска Донского, проверка готовности к обороне крепости Динабург и наиболее ответственное и опасное — поездка с секретным пакетом к главнокомандующему 2-й армией Багратиону. В пакете содержалось высочайшее распоряжение: идти на соединение с 1-й армией. Волконскому предстояло пробираться через районы и города, которые могли уже быть заняты неприятелем. В середине июля 1812 г. после поездки во 2-ю армию Волконский получил приказ отправиться в летучий отряд генерала Ф. Ф. Винценгероде, где его назначили дежурным штаб-офицером Казанского драгунского полка. В задачу входило нападать на тылы неприятеля. «Мы шли параллельно большой Смоленской дороге, — вспоминал Волконский, — и старались тревожить, где могли по слабым силам нашего отряда, хвост французской армии»{75}.
В формулярном списке Волконского отмечено: «Был в действительных сражениях во 2-й западной армии при с. Могильно и Дашкове в летучем отряде генерал-лейтенанта барона Винценгероде; 7 августа при г. Витебске»{76}.
БОРОДИНСКОЕ СРАЖЕНИЕ
7 сентября 1812 г. на Бородинском поле между русской и наполеоновской армиями разыгралось величайшее сражение. Отражая нашествие завоевателя, русская армия с исключительным воодушевлением, упорством и мужеством билась с французской.
Очень много будущих участников тайного общества героически сражалось при Бородине.
Ф. Н. Глинка 6 сентября почти целый день провел на колокольне в селе Бородине, наблюдая за противником. «Оттуда в зрительную трубу — все как на ладони!» Французы строили укрепления против правого фланга русской армии. «Общее мнение было, что неприятель для того огораживает левое крыло свое, чтобы свести все войска» против русского левого фланга и «с сугубым усилием ударить» по нему. «На середине также ожидали нападения».
Ф. Н. Глинка прекрасно описал ночь накануне сражения: «Все ожидали боя решительного. Офицеры надели с вечера чистое белье; солдаты, сберегшие, про случай, по белой рубашке, сделали то же. Эти приготовления были не на пир! Бледно и вяло горели огни на нашей линии, темна и сыра была с вечера ночь на 26 августа… Я слышал, как квартирьеры громко сзывали к порции: «Водку привезли; кто хочет, ребята! Ступай к чарке!» Никто не шелохнулся… слышались слова. «Спасибо за честь! Ни к тому изготовились, не такой завтра день!..» К утру сон пролетел над полками.
Я уснул, как теперь помню, когда огни один за другим уже снимались, а заря начала заниматься. Скоро как будто кто толкнул меня в бок. Мнимый толчок, вероятно, был произведен сотрясением воздуха. Я вскочил да ноги и чуть было не упал опять с ног от внезапного шума и грохота. В рассветном воздухе шумела буря. Ядра, раскрывая и срывая наши шалаши, визжали пролетными вихрями над нашими головами. Гранаты лопались. В пять минут сражение было уже в полном разгаре».
Весь следующий день Глинка провел «то на главной батарее, где находился светлейший, то на дороге, где перевязывали раненых», помогая их эвакуировать{77}.