Дела семейные (сборник)
Шрифт:
– Здравствуй. Дай иголочку скорее: петлю на чулке по дороге спустила.
Лида уселась на диван, занялась чулком и стала рассказывать, как вчера вечером веселились, зря Аня так рано ушла.
– Как, с артистом-то не договорилась? – усмехнулась Аня.
– Какой артист, лапочка! Защита диплома на носу, у младшего подозрение на диабет. Луковец мой бастует, свекровь сама замуж собирается. Ну просто сумасшедший дом!..
– Раз хочешь инженером быть…
– Хочу, – честно призналась Лида. – Ведь тридцать три уже. Потом поздно будет, Аня. И сейчас так стыдно, если чего не знаешь:
Лида была миловидная, но, конечно, далеко ей было до Ани. Ни пококетничать не умела, ни что другое. Уж Аня бы этого преподавателя охомутала!..
– Мужа-то не бросишь, когда диплом получишь? – спросила она, немного заражаясь Лидиной живостью.
– Самою бы не бросили! К вечеру, веришь ли, руки-ноги дрожат. Слушай, Аня, я ведь вот насчет чего… – Лида управилась с чулком и вернула Ане иголку. – Давайте на субботу и на воскресенье – в Суздаль. Оказывается, кроме меня, никто из наших не был. Я как-нибудь свекровь уломаю. Валерку – ей, Луковец с Нинкой посидит, а Генку можно с собой. Ему десять, Ань, ты представляешь! Время-то как летит!..
Аня тоже не бывала в Суздале. И не знала даже, ради чего это нужно туда нестись. Посмотрела на Лиду: вот заводная баба!.. Ведь только что про защиту какую-то говорила!
Не ясно было и ради чего она к ней-то пришла. Она, Аня, теперь лицо не выборное, там уж теперь другие девчонки копошатся. Местный КВН придумывают, вечер поэзии. Ну, девчата – это понятно: ребят с других предприятий наприглашают, знакомства заведут. А Лидке-то что, когда она от своих младенцев не просыхает?..
– Я так считаю, Аня, что тебе тоже надо русскую старину посмотреть, – сказала Лида. – Необходимо представление иметь.
Аня сидела бледная, теребила полы плохо выглаженного халата. Вчерашний голубой банлоновый костюм валялся неприбранный.
– Да ну тебя, Лидка, с твоей стариной! – вдруг, чуть не плача, шепнула она. – Ты бы лучше спросила, как я жива!..
– А я зачем пришла? – перебила Лида. – Ну-ка давай выкладывай.
Аня глубоко вздохнула. Нет, пока ничего не скажет. Что уж дальше будет…
Этот вечер был очень холодный, мела колючая метелица. В шесть часов на улице зажглись огни, и Аня стала собираться. Руки у нее были холодные, как ледышки, страшно было коснуться собственного тела. Она забыла погасить в квартире свет, вспомнила об этом уже внизу, но махнула рукой и пошла. Капрон обжигал ей ноги, когда она стояла на остановке 11-го трамвая, снег летел под платок и набивался в светлые, давно уже не крашенные волосы.
Вышла она из дома с большим запасом времени, но на улицах было скользко и людно по случаю праздника. Люди еще, видно, не накупились, из каждого магазина что-то тащили, у метро вокруг цветочниц стояла давка. Ноги у Ани замерзли и шли плохо, под сердцем были тяжесть, тревога и холод.
Улица, куда ей нужно было свернуть, почти не освещалась. Длинный бетонный столб, на котором укреплялся фонарь, был повален и лежал вдоль изуродованного тротуара. Но окна в деревянном магазине, построенном, наверное, еще во времена нэпа, светились, внутри толпился народ, и мужчины выходили с бутылками в кармане.
«Нет ли тут его?.. – подумала Аня. – Зайти недолго».
Она поднялась по заплеванным ступенькам. Какой-то совершенно пьяный мужчина дал ей дорогу. Аня крепче придержала свою сумочку и вошла в магазин.
Как ни людно здесь было, но она сразу увидела, что Тихона нет. Уже хотела повернуться и уйти, но в голову пришла мысль: надо взять для него. И она шагнула к прилавку.
– Опоздала! – сказал ей кто-то. – Кончилась!..
– Никакой нет? – испугавшись, спросила Аня.
– Почему никакой? Дорогая есть. А дешевенькая кончилась!.. С самого утра торговали. Праздничек!..
Это говорила женщина, сильно выпившая, почти черная лицом, в грязном пальто: падала, наверное. В авоське болтались у нее три пустые бутылки на сдачу. Подрагивающими, неженскими пальцами она пересчитала мелочь и, видно, не добирала нужной суммы.
Аня вспомнила вчерашний вечер в Доме культуры своей фабрики, цикламены, гортензии, красные и белые гвоздики, портреты женщин-работниц, висящие в фойе, грамоты с золотыми обрезами. Вспомнила красивого весельчака артиста, который танцевал с ее счастливыми товарками.
– Вы бы не давали ей, – тихо сказала Аня продавщице, кивнув на женщину, считающую мелочь. – Она же ведь до дома не дойдет.
– Вам жалко, вы и проводите, – отозвалась продавщица.
– Сама-то берешь, – сказал еще кто-то у Ани за спиной.
Она поспешно спрятала в сумку бутылку «столичной» и пошла из этого магазина, как-то очень некстати оказавшегося на ее пути.
«Где же дом-то этот?..» – соображала Аня, обходя какие-то изгороди и траншеи.
Даже в праздничный день стройка не молчала. Выл самосвал, только что выплеснувший из кузова бетон. Скрипел какой-то промороженный канат, в густо-сером небе плыла подхваченная краном белая панель.
Аня была здесь пять месяцев назад, когда только начинался снос и одна сторона улицы еще хранила свой малоэтажный щербатый облик, темнела подворотнями и заборами. Теперь поперек улицы встали два шестнадцатиэтажных белых корпуса с розовыми лоджиями, выведенные уже почти под крышу. И где-то сбоку, как забытый, заваленный мокрым песком и обломками асфальта, доживал свой срок тот двухэтажный облупленный дом с темными окнами и неосвещенной лестницей.
– Пришла все-таки? – спросил Тихон.
Аня дрожала. Он это заметил, когда снимал с нее пальто.
– Что это ты?
– Замерзла что-то…
– Ничего, ведь в последний раз.
Она не поняла, что он хочет сказать: то ли они вообще в последний раз встречаются, то ли этого дома больше не будет. Квартира была совсем пуста. Из коридора исчезли даже вешалки, и не горело ни одной лампочки. В комнате, где Тихон ждал ее, не осталось ничего, кроме большого старого письменного стола на двух тумбах, никому, видимо, не нужного. Валялись на полу какие-то бумаги, под сорванными кое-где обоями обнажились доски перегородок. Комната освещалась только через окно: напротив на стройке горели два ярких прожектора.