Делай со мной что захочешь
Шрифт:
— А кто это был?
— Кто-то по имени Эммет, по-моему. Не знаю, что ему нужно.
— Слишком много всего происходит, — буркнул Джек. — Просто голова пухнет. — Он пошарил по карманам и вытащил клочок бумаги с номером телефона, но без фамилии. Он никак не мог вспомнить, чей это телефон.' На обороте было нацарапано: «Ср. 10 утра», но и это не помогло ему вспомнить. В другом кармане он обнаружил совсем крошечный клочок, на котором было написано: «Эммет, 6 веч.». — О, Господи, — произнес он, — этот человек будет здесь в шесть — здесь, у нас дома. Понятия не имею, кто он. Речь идет о его сыне — сын в Торонто и не желает возвращаться, чтобы не попасть под мобилизацию. Я сказал, чтобы он зашел повидать меня сегодня вечером, потому что завтра я чертовски занят.
— Ты правильно поступил, Джек, — сказала Рэйчел. — В таком случае он может с нами поужинать. Отлично. А как с тобой будет, Тони? Хочешь остаться?
— Черт, слишком много для вас беспокойства…
Джек терпеливо ждал, стараясь, чтобы на лице не отразилось раздражения. Ему так хотелось провести сегодня вечер спокойно. Он очень устал. И его слегка пошатывало — возможно, из-за этого чертова грузовичка, который чуть его не сшиб. Слишком много всего происходит.
— Слушай-ка, Тони, — сказала Рэйчел дружеским, шутливо-сердитым тоном, — а ты сегодня ел? И вообще когда ты последний раз ел?
— А, черт, не знаю, я не чувствую голода…
— Ты что же, даже о себе не можешь позаботиться? Оставайся-ка лучше у нас. Честное слово, вид у тебя как с того света. Настоящий наркоман, так что полиция, как увидит тебя, мигом зацапает.
Джеку уже осатанел Тони, поэтому он сослался на то, что должен поработать до прихода Эммета. Прошел в свой кабинетик, скромную комнатушку окнами на улицу, и закрыл за собой дверь. К своему великому удивлению, он увидел, что уже без двадцати пяти шесть. На что же ушел день? Он сейчас работал со столькими людьми, столько было у него на руках почти безнадежных дел, он старался расшевелить своих клиентов, пробудить их сознание, заставить выйти из оцепенения, а с другой стороны, старался запугать домовладельцев, и финансовые компании, и сотрудников социального обеспечения, и руководителей благотворительных обществ… Ему нравилось то, что он делал, хотя это порядком изматывало его. Каждый вечер, вернувшись домой, он вытаскивал из карманов с полдюжины клочков бумаги, на которых были записаны имена, и телефоны и что-то для памяти, и раскладывал на бывшем кухонном столе, который служил ему вместо письменного. Затем он садился и смотрел на них, стараясь привести в порядок мысли.
А затем, когда он чувствовал, что готов взяться за дело, вытряхивал содержимое своего чемоданчика и уже всерьез садился за работу.
Сегодня он опустился на стул, швырнул «Нейшн» на груду других журналов и в раздражении потер лицо. Он слышал, как Рэйчел разговаривала в общей комнате. Ее голос звучал пронзительно, а голос Тони — приглушенно. Джек не испытывал неприязни к Тони, не желал ему зла, но его злило, что Тони торчит у них, — а если бы не Тони, торчал бы кто-то другой. Вечно у них кто-то околачивается. Его жена была связана с детройтским отделением Комитета за прекращение войны во Вьетнаме и то сидела в штаб-квартире Комитета, то здесь — с кем-то, нуждавшимся в помощи. Сейчас она открыла дверь и, заглянув в комнатушку, спросила:
— Джек, можем мы одолжить Тони десятку?
— Нет, — сказал он. И, помедлив, добавил: — Впрочем, если тебе так уж хочется, валяй. Ладно.
— Ты не возражаешь?
— Нет. Я ведь сказал — ладно.
Рэйчел закрыла дверь.
Джек положил локти на стол и пригнулся, чтобы можно было смотреть в окно и видеть внизу улицу. Он очень любил эту комнатенку. Ему было здесь хорошо, он здесь властвовал. Они с Рэйчел притащили из подвала старый стол, и теперь он был завален бумагами, журналами и книгами. Он был куда шире стола, который стоял у Джека в Центре. Нравился Джеку и вид отсюда — он видел прямо под собой улицу, множество припаркованных машин и все тот же старый драндулет «Форд» на углу, явно брошенный. Надо будет как-нибудь выбрать время и позвонить в полицию, чтобы его отсюда убрали. Видел Джек и черных ребятишек, игравших у края тротуара, — они кидали на асфальт какую-то ерунду.
Почти всю свою взрослую жизнь — с семнадцати лет — Джек провел в чужих комнатах, в самых невероятных, неотапливаемых углах, в мансардах со скошенным потолком, с незаделанными балками и плохо пригнанными оконными рамами, в подвалах, где стены сочились водой, в меблирашках — повсюду, в самых разных местах этого ада, и в общем-то никогда не обращал внимания на то, где живет. Его, право же, не интересовала окружающая обстановка. Так что сейчас эта маленькая, тихая, отдельная, своя комнатка была ему внове — он чувствовал себя чуть ли не преступником из-за того, что она у него есть.' Он был принципиальным противником собственности, он не желал ничем владеть, ему неприятно было даже думать о том, чтобы купить машину, и он откладывал покупку с года на год. Ему было даже немного неприятно эгоистическое удовольствие, которое он испытывал в этой комнатке, где мог быть один, мог сосредоточиться.
Снова вошла Рэйчел, на сей раз предварительно постучав.
— Тони решил уйти. Извини, что он был тут, когда ты вернулся, он свалился как снег на голову… Эти его чертовы дружки, которые присосались к нему, как пиявки, — ну, ты знаешь!.. Которые еще удрали от него перед Рождеством!.. Так они вернулись и хотят снова у него поселиться. А девчонка забеременела.
— Вот так, — сухо сказал Джек. Его не интересовал разговор о Тони: не мог он загружать свой мозг еще мыслями о ком-то. — Прочти-ка вот это, — сказал он, протягивая Рэйчел журнал. Он следил за ее лицом, пока она пробегала глазами статью. Узнав фамилию, она сразу нахмурилась. На ней были темно-синие брюки и толстый бежевый вязаный свитер, потому что по квартире гуляли сквозняки; волосы она зачесала назад и скрепила наподобие девичьего «конского хвоста». Когда она вот так хмурилась, на лбу у нее залегали морщинки, совсем как у Джека.
— М-да… ну и ну… После стольких лет… — медленно произнесла она. — Надеюсь, они выиграют дело. Надеюсь, они знают, как его выиграть.
— Я подумал, не поехать ли мне туда, — сказал Джек.
— Что? Зачем? В каком качестве?
— Ну, в качестве помощника, просто чтобы поболтаться там, — неопределенно ответил Джек. И уже произнося эти слова, понимал, что никуда он не поедет — слишком это было бы неразумно. К тому же он теперь несвободен. У него есть работа, постоянная работа пять раз в неделю: он же был консультантом в этом антивоенном Комитете, где сотрудничала Рэйчел, и в нескольких других комитетах, а потом у него сейчас на руках одно сложное, но многообещающее дело, где он выступает как платный юрист.
— Мы не в состоянии себе это позволить, — с горечью произнесла Рэйчел.
— Может, мне бы удалось раздобыть немного денег, — сказал Джек.
— Где?
Он передернул плечами.
— Я кое-что слышала о Ливи, — сказала Рэйчел. Брови у нее были по-прежнему нахмурены. — Говорят, он хороший юрист и человек очень консервативный. Наверное, им такой и нужен. Да. Дело может выгореть. Они ведь уже не первопроходцы. Могут и выиграть.
— Двоих только что оправдали в Техасе за то, что они пристрелили каких-то ребят на шоссе. Черных ребят, — задумчиво произнес Джек. — Но все равно, эти могут и выиграть. Им может повезти.
— Всем нам не мешало бы побольше везения, — заметила Рэйчел. Она присела на краешек стола, сложила на груди руки и вздохнула. — А ты-то как, как твоя простуда? — спросила она. И поправила ему воротничок: должно быть, загнулся. — Вид у тебя немного усталый.
— Простуда, по-моему, прошла, — сказал Джек. Он и забыл о ней. Он улыбнулся, глядя вверх на Рэйчел, у которой тоже вид был усталый и измотанный и, однако же, как ни странно, довольный. Ему приятно было, что Тони ушел и что у них есть несколько минут — больше десяти минут, — прежде чем придет этот незнакомец, он забыл, как его зовут, тот человек, у которого сын в Торонто. — А в Центре сегодня было как всегда, — сказал он. — Приходили какие-то люди, говорили, будто я назначил им, а я понятия об этом не имел. Но я всех их принял. Господи, настоящее столпотворение! Дело доходит до того, что я уже не помню, как меня зовут, я превращаюсь в голос, который говорит им, что надо делать, чего не надо, дает советы, наставляет, точно пятилетних детишек. И, однако же, все вроде бы идет как надо… Жаловаться я не могу. Мне это скорее даже нравится.