Деление клетки
Шрифт:
А чайник в кафетерии я под столом забыл. Баран. Договорились с ней на восемь встретиться. Стою, жду её, весь от холода дрожу и в дырявых ботинках пальцы поджимаю.
Она приехала на машине в полдевятого.
— Извини, что опоздала, — говорит.
Сама принарядилась. Накрасилась. И шапку напялила норковую. Стоит как бочка огромная. Руки из шубы торчат.
— А кто это на машине? — спрашиваю. Беру её под руку и веду.
— Это мой брат. Он таксистом работает. Лёшенька. Я его так люблю!
Веду её в армянскую
Улицу всю снегом замело. Ни людей, ни машин. Фонари еле светят. Холодрыга сумасшедшая.
— Очень жаль, — говорю ей. Она меня под руку держит, крепко вцепилась. Я чувствую её левую сиську локтём. Такая твёрдая и большая.
— Очень жаль. Когда это его закрыли? «Огни Еревана» — мой любимый ресторан…
— Так что же мы будем делать? — спрашивает и лицом ко мне тулится. Поцеловать хочет. Я целую её в губы, и она пропихивает мне в рот свой жирный горячий язык.
— Ничего страшного, я тут недалеко живу. Можем пойти ко мне.
— Ну, я не знаю, — говорит и глаза мне коровьи свои строит.
— Пошли.
В коридоре коммуналки, слава Богу, никого не было. Соседи наши, черти-алкоголики, пьют семьями и детям своим наливают. Стыдно в дом кого-то привести. Бывает, что в коридоре блевотина на полу. Или кто-то дерется. Ругается. Или спит пьяный. Мы зашли в комнату, я включил телевизор и достал бутылку вина.
— У тебя здесь уютно, — говорит и по сторонам смотрит. Сиськи у неё, как два арбуза. Высокие.
Сели с ней на кровать, пьём вино. Она мне про брата Алёшеньку своего рассказывает, мол, какой он молодец, трудяга, днём работает в автомастерской механиком, а ночью ездит грачевать на такси. И про работу свою рассказывает, и про папашу рассказывает, что он живёт где-то в деревне, и каждую неделю брат Алёшенька к нему ездит за молочком и сметанкой. И творог привозит. И вообще рассказывает, какая у неё семья ладная. Пьёт вино. Жирное чудовище. Ногами на кровати дрыгает. Я ей подливаю, внимательно слушаю и стараюсь за талию обнять. Трогаю её за грудь, так ненавязчиво. А она всё рассказывает и рассказывает. Потом говорит:
— Покажи мне что-нибудь интересное?
Я думаю, может член ей сразу показать. А если она не это имела в виду?
Залез в тумбочку под телевизором и достал наш семейный фотоальбом. Показываю ей фотографии и под блузку рукой залез.
Фотография. Я на утреннике в детском садике в костюме медвежонка. Глаза грустные.
Фотография. Я ем манную кашу большой ложкой. Подбородок у меня в манной каше.
Фотография. Я младенец, лежу голый на большой кровати. Фотография. Отец с мамашей. Зимой возле ёлок. Еще молодые. Он — солидный, в пальто и меховой шапке. Она — в шубе. Фотография. Я первого сентября с цветами. Другие дети. Учителя.
Фотография. Батя купил малиновую «девятку». Протирает лобовое стекло. На дворе осень, листва пожухлая. На заднем плане — клён и деревянный забор.
Фотография. Мать стоит в чёрном платке над гробом. В гробу лежит её мёртвый отец. Вокруг гроба люди собрались. Все плачут. Небо — серое.
Убрав альбом с колен, я снял с неё блузку. Живот жирный и растяжки фиолетовые. А сиськи такие, что одну и двумя ладонями не возьмёшь. Снял ей лифчик и сиськи целую. В соски розовые. Взял сосок в рот и сосу его. Она стонет, дура, говорит:
— Не надо, пожалуйста. Не надо…
Я руку ей между ног засунул и щупаю, что там. Не могу понять, что там. Расстегнул ширинку…
— Не надо, пожалуйста, — говорит и выдирается. Надела лифчик. Потом блузку. Смотрит на меня перепуганными глазами.
— Нет, я так не могу, — говорит. — Я не такая. Я думала, ты хороший парень, а ты такой, как все…
Я штаны застегнул и не могу понять, чего это она завелась. Стоит посреди комнаты такая жирная и уродливая. Еще и перебирает.
— Какой такой?
— Тебе только одно от меня надо? — спрашивает.
— Нет, — говорю. — Я люблю тебя.
— Врёшь ты всё. И про ресторан ты мне наврал. И про чайник. Она берёт шубу с кровати и начинает застёгиваться.
— И про работу ты мне тоже наврал? — спрашивает.
— Ничего я не наврал, — говорю и злиться начинаю. Вино в голову ударило. — Оставайся.
— Нет, я пойду.
Только она дверь хотела открыть, я её за шкирки схватил и на кровать. Она вскрикнула и плакать начала.
— Нет, — говорит. — Пожалуйста.
— Раздевайся, сука недоразвитая, — я спустил штаны и налетел на неё сверху. Надавал ей пощёчин по лицу, потом разорвал блузку её и юбку стянул. Она отбивается. Брыкается. Но как-то нехотя.
Через час я позволил ей уйти. Она ушла молча. С размазанной косметикой на лице. «Вот он — мой первый раз», — думаю. Можно ли это считать изнасилованием, могут ли меня за это посадить? Пришла сама ко мне, села на кровать, разрешила за грудь трогать… чего же она хотела, дура? Чего ожидала?! Выпиваю пару стаканов вина и выкуриваю сигарету.
Зазвонит телефон.
— Алё, — говорю.
— Это ты, сука?!
— Кто это? — спрашиваю.
— Это я, Анин брат — Алёша.
— И чего тебе надо, Алёшин брат? — спрашиваю, а сам от смеха лопаюсь.
— Да не Алёшин брат я, а Анин, — кричит. На заднем фоне слышно, как эта дура жирная плачет.
— Я тебе все зубы повыбиваю! — говорит.
— Кто это? — спрашиваю и смеюсь в трубку. Вино мне крепко вставило.
— Это я — Лёха. Я тебе так зубы повыбиваю… — он захлёбывается от злости. — Так пидору зубы повыбиваю…